Цивилизация
Уже понятен ряд масштабных исторических фигур, в который встанет ушедший от нас первый президент России: Борис Годунов, Петр I, Александр II, Хрущев, Горбачев. Но, отдавая долг памяти Борису Николаевичу Ельцину, боюсь, мы все вольно или невольно будем попадать в плен традиции говорить о таких людях с излишним умилением. Исторические деятели подобной величины, решавшие тяжелейшие задачи, стоявшие перед страной, не могли не быть сложными, суровыми, жесткими людьми, а мы все больше напираем на их человеческую скромность и житейскую простоту.
Люди, которым приходилось лично общаться с Ельциным, уже начали делиться милыми житейскими анекдотами, вспоминать «вкусные» детали своих встреч с президентом. Бывший пресс-секретарь Ельцина Сергей Ястржембский, выступая на «Эхе Москвы», рассказал, как недавно последний раз виделся с бывшим шефом (в Кремле его за глаза называли только так – «шеф») и много часов обсуждал с ним особенности высокогорной охоты. Кто-то обязательно расскажет про рыбалку, кто-то вспомнит, как играл с Ельциным в теннис или в волейбол, кто-то умилится, как прост был президент в своих привычках, кто-то скажет о его привязанности к жене, дочерям, внукам и правнукам.
Тут мне хочется в который раз вспомнить старого, мудрого, битого, давно умершего, откровенно недооцененного и — по моему глубокому убеждению — великого русского писателя Василия Гроссмана. В замечательной повести «Все течет» он нашел очень точные слова о том, что бывает наносным, а что главным в личности людей, творящих русскую историю:
«Заводчик, купец, вышедший из мужиков, живя в своем особняке, путешествуя на собственной яхте, сохраняет черты своего крестьянского характера – любовь к кислым щам, к квасу, к грубому меткому народному слову. Маршал в расшитом золотом мундире хранит любовь к махорочной самокрутке, помнит простой юмор солдатских изречений. Но значат ли эти черты и память в судьбах заводов, в жизни миллионов людей, связанных трудом и судьбой с заводами, движением акций и движением войск? Не любовью к щам и махорочной самокрутке завоевывается капитал и слава генералов».
Не любовью к охоте или игре в волейбол была завоевана слава и сколочен политический капитал Бориса Ельцина. И то, к примеру, что он никогда не обращался к подчиненным на «ты», а только по имени-отчеству, что ни разу, несмотря на свою суровую внешность, не позволял себе употребить крепкое слово, едва ли в действительности было существенно для судьбы страны.
Скажем, в истории, которую давеча рассказывал по радио Сергей Ястржембский, для меня самым интересным было то, что Ельцин не сказал с ним ни слова о политике. Потому что это было бы не по правилам. Потому что, насколько мне известно, первому президенту России нравилось далеко не все, что происходит в стране при втором президенте, но он не хотел обсуждать это с действующим помощником Путина, ставить его в неловкое, ложное положение.
Главное в Ельцине то, что он был прирожденным политиком, Политиком с большой буквы, политическим животным в самом полном и позитивном смысле этого слова. У него обостренный инстинкт власти, он чувствовал ее кончиками пальцев, кожей, каким-то шестым чувством. Помните операцию на сердце в ноябре 1996-го? Едва придя в себе после наркоза и с трудом ворочая языком, Борис Николаевич – он сам, смеясь, про это рассказывал в одном из телевизионных интервью – потребовал ручку и проект указа о том, что возвращается к исполнению обязанностей президента, которые на время операции передал премьеру Черномырдину. В этом для меня – весь Ельцин.
Власть ему была нужна не ради власти, и уж точно не для того, чтобы жить-поживать среди казенной мебели на казенной подмосковной госдаче, а в последнее время — все чаще — в больничной палате ЦКБ. У него была миссия, в которую он искренне верил – сделать так, чтобы Россия больше никогда не стала тоталитарной коммунистической страной.
Ельцин был одним из считанных российских политиков, поднявшихся до высоты требований, которые предъявляются к правящей элите цивилизованной демократической страны. Это всегда просвещенное меньшинство, по идеалистическим соображениям берущее на себя ответственность за судьбу родины и ради этого готовое на самоограничение.
Бывший руководитель ВГТРК Олег Попцов рассказал вчера — тоже со слов покойного президента: накануне 1996 года Ельцин спросил у лечащих врачей, сколькими годами жизни он может заплатить за кампанию по перевыборам, за второй срок, получил ответ – минимум четырьмя, подумал и вступил в предвыборную борьбу.
Наша же нынешняя «элита» — не элита, потому что думает она совсем о другом: распиле бюджетов, переделе собственности, контроле над финансовыми потоками, о том, как оказаться, когда все это кончится, где-нибудь на Лазурном берегу.
Из многих рассказов о Ельцине-политике я люблю вспоминать историю, рассказанную мне Григорием Явлинским на съемках нашего с режиссером Сергеем Урсуляком документального сериала «Президент всея Руси». Явлинский вспомнил, как в том же самом 1996 году накануне первого тура выборов Ельцин пригласил его в Кремль и стал уговаривать отказаться от участия в выборах. Он убеждал лидера «Яблока» и так, и сяк. Он обещал Явлинскому высокий пост в правительстве в случае, если тот снимет свою кандидатуру и призовет своих избирателей проголосовать за Ельцина.
Он хмурил брови и стращал Явлинского, как мог: стоит, мол, ему, президенту России, только захотеть – камня на камне не останется от здания его политической карьеры. Явлинский упрямо говорил «нет». В какой-то момент Ельцину, видимо, показалось, что его собеседник начинает сдаваться. Он обрадовался, попросил, чтобы принесли шампанского и почему-то сыра на закуску, предложил выпить по бокалу за достигнутую договоренность.
Явлинский сказал, что президент его неправильно понял: он политик, он лидер партии, он не может не выдвигаться в президенты, его не поймут избиратели, если он откажется от борьбы – даже если обречен на поражение.
Ельцин устало махнул рукой – ну ладно, ступайте.
Явлинский пошел к дверям через огромный ельцинский кабинет. У самого выхода его остановил окрик:
— Вернитесь! Подойдите сюда.
Явлинский вновь приблизился к президенту.
— Значит, не снимете свою кандидатуру? Твердо решили? Хорошо подумали?
— Хорошо подумал, Борис Николаевич. Не сниму.
— Ну и правильно! Я бы тоже на вашем месте ни за что не снял.
И снова – в этом весь Ельцин. Откажись тогда Явлинский – он бы в глазах Ельцина был кончен как политик. Стойких и достойных противников он, напротив, уважал, а поверженных ногами не добивал и мстительно не преследовал. Он не стал мешать возвращению в политику опального Лебедя, который стал губернатором Красноярского края. Он не вставлял палок в колеса опальному Руцкому, позволил ему выдвинуться в губернаторы Курской области и победить. А уж бывшего своего телохранителя Коржакова точно мог стереть в порошок после того, как тот издал свою книжку, вытряхнул в ней на публику все президентское грязное белье. Зубами, наверное, скрипел, но палец о палец не ударил, чтобы наказать отступника.
Впрочем, я, наверное, не прав. Политики, которые переставали угрожать власти президента, составлять ему реальную конкуренцию, возможно, в тот же момент переставали для него существовать. Об этом — еще один эпизод, рассказанный мне на съемках «Президента всея Руси» Анатолием Чубайсом.
Дело было осенью 1996-го, когда Чубайс был руководителем президентской администрации. В Кремль на имя Ельцина пришло неожиданное письмо — от Руслана Имрановича Хасбулатова. В нем он просил Бориса Николаевича – это своего-то вчерашнего заклятого врага! – разрешить пользоваться поликлиникой Управления делами президента. В Кремле тогда был порядок: к каждому письму, которое ложится на стол президента, прикладывается проект ответа. Но в данном случае, как признался Чубайс, сотрудники Ельцина не знали, как поступить.
Письмо Хасбулатова принесли президенту просто так. Каково же было изумление Чубайса, когда тот, быстро скользнув глазами по письму, не секунды не думая, наложил размашистую резолюцию: просьбу бывшего мятежного спикера удовлетворить. И в этом тоже – весь Ельцин. Масштабному политику мстительность и мелочная злопамятность не к лицу.
Поймите меня правильно: я не пытаюсь написать идеальный портрет Ельцина в розовых тонах. Правило «о мертвых – или хорошо, или ничего» неприменимо к политикам ельцинского калибра. Более того, думаю, что нельзя надолго откладывать содержательный разговор об ошибках Ельцина, в том числе и о той, которую я лично считаю самой главной – ошибкой с преемником, состоящей даже не том, что покойный сделал неправильный выбор, а в том, что он в принципе допустил подобную процедуру передачи власти.
Но сразу скажу: свободу, пространство которой сжимается, но которая у нас все еще есть, мы обрели благодаря Ельцину. Его заслуга в этом не меньше, если не больше, чем заслуга Горбачева. Это для меня лично всегда будет перевешивать все просчеты, слабости и прегрешения человека и гражданина, которого мы провожаем в последний путь.
