«Честито»

Я очень хорошо помню Каддафи. Это был 1986 год, то есть за два года до трагедии над Локерби, после которой ливийского лидера даже в средне-приличное общество не пускали. Просто поразительно, со сколькими политическими подонками мне довелось быть лично знакомой или как минимум лично встречать и наблюдать. Впрочем, как всякое зло, они довольно притягательны для наблюдателя.

В том самом 1986-м ливийцы взорвали дискотеку в Западном Берлине, где были жертвы и тьма раненых. Но в этом бессменный вождь Ливийской Джамахирии признался много позже. Взрыв был, если не ошибаюсь, в апреле, а я увидела Каддафи летом в Хараре, на конференции неприсоединившихся стран. Ему тогда было 44 года, и он правил страной 17 лет. Сейчас ему 65, и большую часть своей жизни он находится у власти — 38 лет.

Он не говорил, а как будто пел. Я убрала наушники с переводом, потому что этим набором банальностей и фарисейства можно было спокойно пожертвовать. Визуальные впечатления были куда острее. В своей экзотической одежде, еще не сильно побитый морщинами, Каддафи напоминал актера, вышедшего на сцену. Вокруг него полукругом стояли какие-то европейского вида ладные девицы, как мне потом сказали, его телохранительницы. Звучало двусмысленно. Девушки участвовали в шоу. Время от времени они начинали что-то такое гудеть, типа припева, от чего джамахирийский лидер явно приходил в необычайно воодушевленное состояние и утраивал энергетику. В конце концов я поймала себя на том, что, даже не понимая ни слова, сижу с раскрытым ртом, тихонько покачиваясь в такт его странной речи. Тут же вспомнила выступления Кастро, во время которых особо чувствительные падали в обморок — то ли не выдерживая продолжительности речи, то ли не справляясь с эмоциональным стрессом. Эти гады завораживают, подумала я, возникает какая-то удивительная химия, которая удерживает тебя от того, чтобы плюнуть на ту, по сути, чушь, которую они несут, и пойти перекурить в коридоре. А потом в коридоре ты встречаешь его, только что медитировавшего на трибуне, бестрепетным, холодным, деловым и расчетливым. А потом, спустя годы, вспоминаешь этого певца, когда узнаешь детали спланированных с его ведома терактов. И снова вспоминаешь пустые слова, теряющиеся в красивом звучании, когда он осуждает терроризм.

Я представляю себе, как он спел своему народу про гадких болгарских медсестер, которые сознательно заразили наших ливийских детей СПИДом. Я представляю, какие арии он исполнял, этот мощный харизматик, как он обрушивал свой гнев на головы неверных, как рыдала толпа, требуя смертной казни «детоубийцам». Я представляю, как он сгущал краски, стряпая «дело врачей», как описывал завороженным соотечественникам заговор этих подлых евреев, американцев и европейцев, которые решились ударить по самому больному, самому чувствительному, самому неприкасаемому, что у нас есть — по нашим детям. Он все посчитал, этот мерзавец — душу народа, клановые интересы, цену души ребенка, цену, которую готова заплатить Америка и Европа за спасение невинных болгарских женщин и палестинца. Он с лихвой вернет себе компенсацию за взрыв в Западном Берлине 1986 года, частично компенсирует выплаченное «жертвам Локерби».

Это верх иезуитства — делать бабки и политику на фатальных последствиях антисанитарии в собственных больницах. Бедная нефтяная страна с запасами в 39 миллиардов баррелей не может найти деньги на санитарию. Бедный Каддафи, который, по данным болгарской прессы, обеспечил из собственного фонда 460 миллионов долларов для компенсации родственникам погибших, чтобы эти люди согласились с отменой смертной казни осужденным медикам. Ему не нужна была эта казнь. Ему нужны были последствия ее отмены. Болгарские журналисты пишут, что полный возврат этих денег ливийскому лидеру значится первым пунктом меморандума, подписанного еврокомиссаром Бенитой Ферреро-Вальднер в Триполи накануне вылета медсестер на родину. Остальные четыре пункта этого двухстраничного меморандума обещают шантажисту небо в алмазах — с ним будут торговать, ему восстановят археологические памятники, ему построят больницы, ливийцам откроют дорогу в Европу и Америку, стране простят госдолги.

Люди живы, и мне лично, как и Саркози, плевать, какой ценой это было достигнуто. Этим дамам, слетавшим в Триполи и вернувшим домой измученных теток, низкий поклон. Если «розовая» (дамская) дипломатия эффективна, почему бы ее не использовать. Есть даже что-то символическое в том, что женщины завершили процесс освобождения женщин. Моя болгарская подруга вчера мне написала на чистом русском: «Сегодня такой невероятный день! Мы так долго ждали, так волновались, так много раз теряли надежду — и вот, наконец, наши медики вернулись! Целый день все звонят друг другу и говорят «Честито!» («Поздравляем!». — Н.Г.). Люди носят цветы к посольству Франции, а у меня весь день глаза — на мокром месте. Как говорит мой племянник — наши сестры (сколько в этом слове правды — они как бы уже стали членами наших семей), так наши сестры выдержали столько лет только благодаря тому, что они женщины — будь они мужчинами, давно бы сломались. Каддафи все эти годы (как бы нарочно) ставил все самые страшные события на наши праздники — то на Рождество Христа, то 6 мая — Гергьов ден и т.д. Все, больше имени этой страны не хочу слышать!»

Цитирую без ее разрешения, надеюсь, она меня простит.

Я специально нашла последние фотографии Каддафи, чтобы снова заглянуть ему в глаза. Он постарел, но не изменился. Тот же легкий прищур правым глазом и темный взгляд как бы на тебя и в сторону. Сколько лет мир заигрывает с этим человеком, а он играет свою игру. Каддафи, продавший жизнь медиков, это тот же Каддафи, который их посадил. Для меня он был и остается подонком, который обязательно устроит миру еще какую-нибудь гадость. Я понимаю, что природные ресурсы позволяют ему десятилетиями петь свою песню, но не стоит забывать, сколько слез пролито под эту музыку. Об этом не стоит забывать, строя ему больницы и прощая ему долги. Ему, а не Ливии, как бы мы это ни интерпретировали. Об этом не стоит забывать, пожимая ему руку. Он никогда не перестанет быть циничным и хладнокровным отморозком, каждый жест которого просчитан с точностью до цента.