Цивилизация
Времена настоящей стабильности, плотных, устоявшихся правил игры кончились 10 ноября 1982 года, когда умер Леонид Брежнев. Смерть генсека ЦК КПСС открыла «эпоху перемен», в которую не советовал жить китайский мудрец.
Перечислять то, что изменилось за эти годы, трудно хотя бы потому, что многое из того, что ушло, снова вернулось. За эти годы столько раз успели переоценить прошлое, что до подробного анализа настоящего руки как-то и не доходили. А обсудить будущее не получилось ни разу, в том числе и потому, что не смогли договориться по поводу прошлого. Но, кажется, есть одно объединяющее начало. Остановить на улице среднестатистического человека, спросить его, какую помнит китайскую поговорку. В ответ почти наверняка прозвучит: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Их было так много, что они сами по себе стали вызывать отвращение, вне зависимости от содержания и возможного результата.
Нулевые годы показали, что стабильность в принципе может быть возвращена.
Тоска по стабильности оказалась отличным политическим ресурсом: достаточно указать на что-то, ей угрожающее, как немедленно вокруг власти консолидируются даже те, кто относится к ней достаточно критически.
И даже если что-то в государственном устройстве не доделано, то это может и подождать.
Страшны политические перемены. Существующий политический уклад не устраивает ни противников власти (сильно давят), ни ее сторонников (мало и ненадежно давят). Однако любое действие, направленное на изменение ситуации в желаемую сторону, может принести обратный эффект. Активность оппозиции вызовет новые, более жесткие, репрессии, а рвение сторонников — напротив, заигрывание со своими умеренными противниками. Проще замереть в надежде, что дело качнется в нужном направлении само по себе.
События прошлой зимы и нынешней весны должны были бы внушить стойкую неприязнь к любого рода политическому действию, особенно тем, кто был против власти. Предпринятые усилия – немыслимые, по меркам нулевых годов — дали совершенно обратный результат.
Вот теперь и кажется: плюнули бы в прошлом декабре на итоговый протокол ЦИК, как бывало это раньше, так, может быть, почти все, кто в тюрьме, были бы на свободе. И законы о запрете всего и вся не пеклись бы с такой скоростью. Возможно, шепчет страх перед переменами, без «движухи» обошлось бы и без запретов.
И теперь осталось только одно желание: не стало бы хуже. Не запретили бы свободный обмен информации совсем, не заставили бы предъявлять партбилет при приеме на сколько-нибудь пристойную работу. Не трогают это, ну и хорошо.
Пугающими выглядят любые попытки структурных перемен в органах власти. Средней руки чиновника теперь контролируют как мелкого предпринимателя: слишком много проверяющих. Со всех этажей вертикали доносятся жалобы на однотемные совещания, которые проводятся чуть ли не в одно и то же время в разных учреждениях — и поди не явись куда-нибудь. Документооборот растет. Система управления все больше усложняется. А упрощать ее страшно. Масштабные руины административной реформы Дмитрия Козака пугают каждого, кто посмеет подумать об изменениях больших, чем создание нового департамента.
Не меньше пугают и возможные изменения в федеративном устройстве. Нынешняя структура, являющаяся на самом деле плодом политических компромиссов начала 90-х годов, вызывает все больше вопросов и в Москве, и на местах. Но одно дело задавать их, а другое – предлагать ответы, которые сами по себе могут упразднить политическую стабильность как класс. Проще ничего не трогать, делая вид, что сепаратизм национальных республик остался там же, где и малиновые пиджаки.
Менее осторожный подход к социальной сфере. Реформы в ней уже начались, но о том, чем они должны закончиться, потребителям соответствующих услуг не говорят. И только растерянные, не ожидавшие такого подвоха учителя и врачи разводят руками: то, что делается, обрушит всю систему, которая и без того на ладан дышит. Но в данном случае непродекларированные цели — тоже свидетельство страха перемен. Одно дело вялотекущая ревизия вроде как социального государства, другое дело громогласное об этом заявление – оно многое меняет.
Чем дальше, тем больше страх перед переменами становится заменителем национальной идеи.
Все остальные различия уходят на второй план. Изменится что-либо, когда по-настоящему подопрет, либо когда люди устанут от обстоятельств стабильности. От неизменности жизни тоже устают, правда, медленнее, чем от перемен.
