Цивилизация
«Федеральный канцлер Шредер знает о Владимире Путине нечто, чего не знает никто». «Президент Путин знает о Герхарде Шредере нечто, чего не знает никто». Одной из этих двух фраз в последние месяцы заканчиваются дискуссии об особой роли Федеративной Республики Германия в политических и экономических событиях в России.
Помнится, Венедикт Ерофеев в свое время в дневнике предполагал в порядке наивно-диверсионного акта перевести на русский язык конституцию ФРГ и знакомить с ней граждан СССР. Хотя с тех времен прошло без малого 30 лет, Германия продолжает оставаться для преемника СССР — России — какой-то загадочной страной. ФРГ — страна с самой большой в мире после Израиля русскоязычной иммигрантской общиной. Однако о текущей жизни русских в ФРГ известно едва ли не меньше, чем о староверской общине Уругвая. Хотя Германия — один из крупнейших внешнеторговых партнеров России в мире, немецкие бизнесмены в Москве гораздо менее заметны, чем американцы, англичане, финны и, пожалуй, даже французы. Германия принимает массу русских туристов, однако в сознании рядового туриста из России поехать в Мюнхен, Гамбург или Франкфурт на неделю можно лишь по делам, к родне, на заработки, но никак не для того, чтобы увидеть Рейн на рассвете или хотя бы по зову молодости совершить вояж «по ремарковским местам». Наконец, несмотря на то, что ФРГ является одним из столпов Евросоюза, весьма прохладно и подозрительно относящегося к России, на память не приходит ни одной крупной размолвки между лидерами РФ и ФРГ даже по самым острым вопросам и в России, и в Германии — от Чечни до вступления Украины в НАТО.
Для меня было настоящим шоком прочитать недавно дайджест публикаций немецкой прессы, посвященной экономическим процессам, происходящим в России в последние пять лет. Я готов был совершенно ко всему — в конце концов, существуют «Российская газета» и «Комсомольская правда», в которых экономический курс двух правительств времен Путина давно уже описывается в терминах, годящихся для описания экономической политики управляющей компании рая.
Сломался я, когда осознал, что ни одна из публикаций, включая сентябрьскую статью федерального канцлера ФРГ, ни разу не затронула этических аспектов происходящих в России процессов. Я бы понял, если бы в статьях отказывались подвергать что-либо критике — в конце концов, в одной из ноябрьских редакционных статей Handelsblatt редакция прямо советовала правительствам стран ЕС «прекратить дразнить русского медведя», например, критикой вмешательства администрации Путина в процесс выборов на Украине, потому что убедить медведя сложно, а озлиться он может вполне реально. Можно понять и чисто потребительское отношение немецких авторов к России. Так, один из них четко указывает, что процесс разрушения у нас на родине правовой системы делает страну «не слишком удобной» для инвесторов ФРГ. Да и другие весьма неплохо представляют себе, как обстоят дела в России и с экономическим ростом, и с коррупцией, и с продолжением реформирования социальной сферы, и с протекционизмом.
Однако практически через все тексты проходит красной нитью отказ от каких-либо оценок происходящего.
В России с точки зрения Германии может происходить что угодно, и в Германии к этому никак не относятся. В лучшем случае — с вежливым и равнодушным пониманием, примерно как к разумным пингвинам: бессмысленно же подходить к пингвинам и их руководству с немецкими мерками.
Собственно, не было бы никакой нужды анализировать отношение Германии к российским реалиями, если бы «немецкий след» в последнее время непрерывно не обнаруживался во всех более или менее крупных российских скандальных сюжетах.
Никто в России не удивился, когда было объявлено, что создающуюся в ходе самого крупного внутриполитического скандала в России компанию «Газпромнефть» будет консультировать в вопросах стратегии развития Deutsche Bank. Оценщик «Газпрома» и «Роснефти» — также структура немецкого происхождения, Dresdner Kleinwort Wasserstein. Но, признаться, было удивительно, когда немецкие инвестбанкиры в презентации своих предложений «Газпромнефти» весьма цинично предложили объектом для поглощения и «Юганскнефтегаз», и «Сибнефть», и «Сургутнефтегаз». То, что немецкие банки, в первую очередь тот же Deutsche Bank, играли ключевую роль в создании консорциума, который предполагал профинансировать покупку «Юганскнефтегаза» «Газпромнефтью», в этом свете было уже малоудивительно. Да, немецкие инвесторы нещепетильны, они безо всякой опаски, а уж тем более брезгливости работают с финансовыми активами политического руководства Узбекистана, Туркмении и Киргизии.
Финансировать перевод стихотворных и прозаических произведений Сапармурата Ниязова за пределами Туркмении посчитали для себя незазорным компании лишь двух стран мира. России — и, увы, Германии.
Какие обстоятельства определяют эту специфическую небрезгливость в России, мне, кажется, более или менее понятно. В Германии — вряд ли.
Конечно, вполне резонно будет проанализировать исторические связи за последние 20 лет политической и экономической элиты России и Германии. Вспомнится и печальная история Гельмута Коля, и бесконечные публикации немецкой прессы о том, как политическая элита ФРГ была вовлечена в процесс раздела имущества, находившегося в экс-ГДР под охраной и контролем советской Западной группы войск. Вспомнится и до сих пор до конца не расследованная история приватизации немецкого НПЗ Leuna, в которую, если верить слухам, была вовлечена политическая элита половины Евросоюза. Вообще, темных «немецких» мест в послеперестроечной истории России очень и очень много — для меня, например, до сих пор остается таким темным пятном история российско-немецкого СП «Дитгаз», которое, как удалось понять, создало в середине 90-х схему поставок газа на электростанции «Мосэнерго», используя в качестве части оплаты автомобили марки Mercedes Benz.
От многих эпизодов российско-германского сотрудничества густо пахнет произведениями Виктора Пелевина.
Отмечу, что и в Германии участие немецких компаний в самых разнообразных крупных сделках в России очень часто является фигурой умолчания. Так, например, в июле этого года делегация немецкого энергетического концерна E.ON подписала меморандум о стратегическом партнерстве с «Газпромом» (да такой, что в случае его реализации степень интеграции экономик России и Германии должна вырасти на порядок), однако практически не заинтересована в освещении этого ни в России, ни тем более в Германии. Поскольку акционеры E.ON могут неверно понять цели и задачи сотрудничества, а то и решить, что E.ON намерен осуществлять в Россию крупные инвестиции. И вряд ли речь шла о природной скромности менеджеров E.ON, только что пообещавших «Газпрому» совместные проекты на сумму более $20 млрд в течение десяти лет.
Конечно, было бы проще всего удовлетвориться анекдотическим объяснением происходящего. Владимир Путин, дескать, в годы своей службы бойцом невидимого фронта квартировал в Германии, и заведенные им там связи стали основой российско-немецкого сотрудничества, которое, как свидетельствует Герхард Шредер, «сейчас тесно, как никогда». И все, что мы видим, придумали еще в ведомстве Андропова в 1977 году. Но в чем цели этого сотрудничества, на каких принципах оно строится, чего партнеры хотят друг от друга?
Можно принять на веру, что Германии в России необходим прежде всего русский газ. Однако объяснять происхождение удивительного релятивизма Европы в отношении России лишь газовым фактором не кажется верным. К торговым контрагентам во всем мире принято относиться корректно. Но корректность, превращающаяся в политкорректность, — новация XXI века, и новация удивительная и не везде еще, слава богу, ставшая нормой.
Рискну предположить, что в настоящее время процессы, происходящие в России, являются сильнейшим соблазном для значительной части политической элиты всего мира, и в первую очередь Евросоюза и Германии.
На деле за последние пятнадцать лет две разорванные части Европы — бывшие «социалистический» и «капиталистический» лагеря — весьма существенно сблизились друг с другом по идеологии: Россия шла к Европе по извилистой дорожке рыночных преобразований, Европа к России — по пути построения развитой социал-демократии. Борьба с международным терроризмом, который весь мир усердно выращивал в пробирке последние полвека, ускорила этот процесс. Владимир Путин для Европы, возможно, является пусть и далеким и отвлеченным, но тем не менее примером того, как можно решать проблему сохранения власти за правящими элитами, добиваться успехов во внешней политике, наконец, просто создавать империи.
Боюсь, мы напрасно идеализируем ЕС. Геополитика, эта уродливая мутация обычной политики на почве цинизма, определяет слишком многое в головах властных элит и по ту, и по эту сторону Бреста. Геополитика, которая исключает обычную политику (а, в отличие от представления о ней как о грязном деле, политика не может не основываться на личных убеждениях политиков, диктуемых их собственной этикой), в России создает новую версию «Госнефти», и транснациональные инвестбанки готовы способствовать этому процессу. Если же «Госнефть» удастся, я не завидую ни Германии, ни Франции, ни Италии: до создания из политических, а не экономических соображений «Германнефти», «Франция-ТЭКа» и «Италресурсов» потребуется меньше времени, чем сейчас можно вообразить.
О том, что взаимоотношения России и Германии строятся на каких-то смутно неприятных мне основаниях, мне впервые пришлось задуматься после того, как Герхард Шредер объявил об усыновлении трехлетней девочки-сироты Вики из Санкт-Петербурга. До меня эта информация дошла в предельно циничной и неприглядной форме, которая могла бы служить эпиграфом ко всем этическим проблемам взаимоотношений двух стран: «Путин подарил Шредеру трехлетнюю девочку». Я искренне надеюсь, что заблуждаюсь, и история о том, как русская девочка нашла себе любящих родителей в Германии, не имеет ничего общего с вышеуказанным определением. Но сам факт появления такой фразы говорит о том, что в отношениях двух стран в последнее время слишком много неестественного и недоговоренного, по крайней мере, не произнесенного вслух.
В любом случае отсутствие соображений этического плана в стратегии Германии в отношении России принципиальный моральный релятивизм, думается, уже не имеет смысла считать обманом зрения. И не думаю, чтобы наличие у Шредера и Путина общих тайн этот релятивизм оправдывало.
