Немножко Сталин

Все те, кто гадал, с каким новым «месседжем» Владимир Путин придет на третий президентский срок, могут свои гадания отложить в сторону. Уже давно, до истечения подходящего к концу первого года после его переизбрания, стало понятно, что «месседж» удался вполне, можно даже употребить модное слово «перезагрузка». Прежде всего, он удался в том, что Путин подтвердил одно из главных своих политических качеств – его невозможно просчитать, хотя вполне возможно объяснить логически те или иные его действия, но уже постфактум. Он по-прежнему в своей политической тактике скорее непредсказуем, оставляя аналитиков и, главное, политическую элиту в непреходящем недоумении – где же тут импровизация, а где холодный расчет, за какими событиями и действиями стоят прямые его указания, а какие являются лишь хитроумной уступкой самим по себе развивающимся событиям-обстоятельствам, чтобы потом все равно разыграть ход вещей к своей политической пользе. Люди не могут даже в точности ответить на, казалось бы, простейший вопрос: он устал, ему все надоело, или он выжидает, просчитывает дальнейшие ходы?

Он, таким образом, остается главным – и явным, и тайным – дирижером российской политики.

Вельможи, старающиеся угадать его эманации – по настроению, репликам, слухам о нем, в связи с толкованием тайного смысла его заявлений – всякий раз не могут быть уверены, что угадали верно, и уж точно не должны быть уверены, что вдруг, угадав раз или два, они нашли некий алгоритм, позволяющий им в следующий раз совершить безошибочный расчет.

Так что вопрос «Who is Mr. Putin 2.0?» уместен.

Сегодня общим местом пропагандисткой обслуги кремлевских чиновников стали рассуждения о том, что, мол, правила игры меняются. Что взят курс на «суверенизацию элиты». Что в начавшейся антикоррупционной кампании «неприкасаемых нет». Что если раньше якобы был негласный договор – в обмен на лояльность власть закрывала глаза на коррупционные «шалости» номенклатуры, то теперь это правило больше не работает. А какие правила работают? Никто, увы, не раскрывает подробностей. Не знают потому что.

Где и кому можно резвиться по-прежнему, а где случайная публикация блогера-разоблачителя, недовольство каких-нибудь обманутых и обворованных граждан, случайно всплывший скандал, обнародование каких-то неприглядных фактов (на что раньше и внимания бы не обратили) способны обернуться крахом карьеры и приходом в гости людей от Бастрыкина? Говорят, уже досталось «на орехи» в виде уголовных дел даже нескольким «однокурсникам», что еще недавно было немыслимо – прежде всего для них самих.

Номенклатура, равно как и приближенный к власти бизнес, застыла в томительном и напряженном нервическом ожидании подробностей этих новых правил. Скажем, иностранные счета нельзя совсем-совсем или, если прикрыться трастом, то можно надеяться, что проверки и показательные порки станут уделом выборочного «правосудия»? Что конкретно надо сделать, чтобы не подвергнуться «пехтингу»? Последний есть случайность или непременная, универсальная часть нового порядка?

Активизация следственных органов в отношении целого ряда представителей номенклатуры, в том числе даже из высших эшелонов власти, сопровождается досужими перешептываниями: посадят ли Сердюкова, за кем придут завтра? Но

если завтра буквально в программе «Время» будет объявлено о начале массовых репрессий и чисток в отношении чиновничества, то это не вызовет никакой иной реакции, кроме раболепного желания встроиться хоть как-то в непонятно по каким правилам меняющуюся систему, сдобренного надеждой, что, мол, меня-то как-то, даст бог, пронесет.

Кажется, что так называемая элита как класс примет все и со всем покорно смирится.

Вельможи заглядывают в глаза вождю во время его публичных появлений или же во время не вполне предсказуемых своим результатом аудиенций (какой там сценарий заготовлен – непонятно), но ответа они в этом профессионально отработанном взгляде, похоже, не находят. И оттого напрягаются и нервничают еще больше. Причем вне зависимости от ответа на другой вопрос: Путин сам еще медлит, колеблется, не хочет определяться окончательно с четкими правилами игры или же сознательно держит всех в неопределенности. Которая, конечно же, ему все равно на руку, как, собственно, почти все, что происходит в российской политике. Так уж как-то получалось до сих пор.

В попытках уловить тренды новой эпохи Путина 2.0 номенклатура с рвением, достойным лучшего применения, подхватывает любые инициативы, подаваемые как «патриотические». Эти люди готовы идти на митинги в защиту сирот от янки и устраивать на эту тему «пятиминутки ненависти», готовы изощряться и соревноваться друг с другом в изобретении самых идиотских запретов и ограничений, если их можно подать как укрепление патриотизма, суверенности и духовности. Они готовы квотировать иностранные фильмы и запрещать иностранные слова, стряхивать с себя, словно прилипшее дерьмо, обвинения в наличии иностранной недвижимости и активов, бороться с иностранщиной и американизмами во всех их проявлениях не хуже, чем во время кампании борьбы с космополитизмом в пору поздней сталинщины. Они не боятся казаться глупыми и беспринципными перевертышами, не стыдятся своей стремительно бесстыдной идейно-политической эволюции (многие нынешние глашатаи контрреформ пришли даже из СПС или «Яблока», выступали в роли умерено-либеральных идеологов ЕР, говорили еще недавно совсем другие вещи) – лишь бы угодить тем, кто воспринимается как проводники сегодняшней воли президента, лишь бы попасть в идеологическую струю, сути которой они пока до конца сами не понимают.

Одна беда. Когда глядишь на их потуги, вспоминается старая-престарая, советских времен миниатюра Аркадия Райкина, где один персонаж пытается «убедить» другого в том, что солнце – зеленое, а трава – желтая. Но тот в ответ неизменно повторяет: «Не слышно убежденности в голосе!». Добиваясь большей, но недостижимой правдоподобности.

Если попытаться рассмотреть ситуацию абстрактно, с точки зрения чистой политологии, как будто бы речь шла не о Путине и его нынешнем ближнем и дальнем окружении, а о некоем другом авторитарном правителе, то в ней можно было бы обнаружить немало потенциальных опасностей для такого возвышающегося над всеми одинокого вождя. Можно было бы предположить, что перемена правил игры, отмена прежнего «властного конкордата» (коррупция в обмен на лояльность), да еще на фоне накапливающихся экономических проблем (замедление роста, обострение ряда системных проблем) и политической неопределенности (смутное брожение среди интеллектуалов, нарастание отчуждения между властью и обществом, рост тотального недоверия народа почти ко всем властным институтам – парламенту, судам, партиям, выборам, даже отчасти к церкви, – ко всем, кроме президентства), — что все это ведет к расколу элиты, а затем и к появлению внутри нее неких очагов сопротивления, оппозиции.

Уж сколько раз бывало в истории, что обиженные или не в меру напуганные властителем нобили формировали фронду, а затем и заговор, устраивали дворцовые перевороты. Классический пример в российской истории – умерщвление Павла Первого то ли табакеркой в висок, то ли удушением подушкой или шарфиком. Но был и другой пример – когда ровно 60 лет назад, 4–5 марта 1953 года ближнее окружение Сталина боялось войти в покои умиравшего вождя без вызова, — они боялись его даже парализованного и мертвого. Никакой фронды, никакой внутриэлитной коалиции и быть тогда не могло. Фракции и группировки сложились уже после смерти Сталина, в связи с борьбой за власть, что при нем, причем в любом его состоянии, было совершенно невозможно, даже вокруг кандидатуры потенциального преемника. Сама мысль о преемнике была крамолой.

Теперь, для простоты восприятия нынешней ситуации, каждый может себе представить (в зависимости от того, в чем ему приходилось самому участвовать), скажем, собрание жильцов дома или подъезда, садоводческого товарищества или иного подобного народного схода. Шум, гам, выкрики с мест, неумение слушать друг друга и внимать аргументам, обвинения в непотребстве и воровстве «председателя» и его правления, предложения одно бредовее другого. А потом – полное нежелание (мне некогда, занят, пусть другие, просто не хочу тратить время и силы, нечего самому высовываться) брать на себя инициативу, нежелание деятельно и уже тем более деньгами участвовать в облагораживании окружающего пространства. И как апофеоз – дружное голосование за прежнего председателя. Теперь помножьте это на страх потерять свое положение (сопряженное с определенным рентным коррупционным доходом), запредельный цинизм и недоверие к себе подобным – и вы получите психологический портрет типичного представителя нынешней властной так называемой «элиты».

Они готовы с себе подобными говорить, по сути, лишь об одном – о собственном месте в том или ином «проекте», близости к тому или иному ресурсу, денежному потоку. Они не способны «спасать Родину». Они даже сами себя не способны защитить как класс от чисток и репрессий, если до них вдруг дойдет дело.

Как, скажем, оказался неспособен бизнес – что большой, что малый – противостоять административному, силовому и фискальному давлению государственной бюрократии. Максимум смелости – верноподданнические петиции Первому Лицу.

Собственно, всякое их общение с президентом подразумевает ровно тот же подтекст. И когда о нем говорят, что он никому не доверяет, и когда он сам он с сарказмом роняет, что после смерти Ганди и поговорить-то ему не с кем, то его можно понять и так: искренне поговорить в его собственном окружении о ценностях, о стратегии развития страны, возникни такая потребность, действительно не с кем. И даже когда ему пишут и кладут на стол очередные стратегии до какого-то там лохматого года, то трудно отделаться от ощущения, что написаны они по одному принципу: говорим «Родина» — подразумеваем «распил». И чем чаще всуе повторяют патриотические слова, тем корыстнее и примитивнее устремления.

В сегодняшней России во многом сложился уникальный политический режим. Даже не с точки зрения сосредоточения власти в одних руках: по сути, первое лицо государства сегодня может определять все, что захочет, для него нет никаких серьезных тормозов и противовесов внутри системы, кроме его собственных ощущений, что можно, а что нельзя, что стоит делать, а что нет. Надо отдать ему должное: учитывая печальные российские традиции, пользуется он своей неограниченной властью более чем сдержанно и даже деликатно.

Но уникальность момента еще и в том, что организационная разобщенность «элиты» беспрецедентна не только для истории последних десятилетий ХХ века, но даже и для эпохи сталинизма. Тогда, во всяком случае, существовали реально работавшие партийные структуры, которые как-никак служили не только проводниками решений сверху, но и могли генерировать некие инициативы снизу, способные дойти до верха и получить там вполне конструктивный резонанс. Под всей этой системой была определенная цементировавшая ее идеологическая база, целеполагание не только на словах носило вполне альтруистический характер: укрепление обороноспособности страны, построение справедливой системы --социализма, распространение ее влияния по миру, позже – борьба за «повышение благосостояния трудящихся» и т. д. Внутри системы было множество людей, которые во многом искренне верили в то, что они делают, как в дело праведное и правильное. Даже поздняя советская эпоха, при всем чинопочитании к генсеку (скажем, тому же Брежневу), хотя бы отчасти характеризовалась неким подобием коллективной выработки решений, хотя и внутри очень узкого круга геронтократов. Хрущева вообще сняли с работы в результате недовольства номенклатуры его действиями, воплотившегося в заговор. В том числе это свидетельствовало о том, что КПСС была отнюдь не фантомом, а реальной организацией правящего класса (хотя она оказалась неспособной к самореформированию). Теоретически, подобная же судьба могла постигнуть и Брежнева, но он оказался умелым аппаратчиком, учитывавшим интересы номенклатуры. В этом смысле

никакой «заговор» номенклатуры или «патриотически настроенной» части ее против Путина сегодня решительно невозможен. Нет такой внутри ее «части». И раскол невозможен. Нечему и не на что колоться. Каждый за себя.

Возможны только разброд и шатания, метания по кулуарам в страхе от неопределенности и в уповании на принцип «умри ты сегодня, а я завтра». Ни одна из известных политических фигур не способна даже близко ни к какой консолидации вокруг себя значимых политических или номенклатурных сил в форме даже жалкого подобия «оппозиции Его Величества». Ни один из них не способен на политическое самопожертвование или риск, связанный всего лишь (пока не 37-й год на дворе, как было высочайше справедливо замечено) с обрушением карьеры, не говоря уже о том, чтобы пойти на риски, связанные с лишением свободы или собственности. О тех, кто самозаписался в оппозицию режиму, даже и говорить серьезно не стоит: маргинализация этих деятелей была вполне угадываема еще год назад, а сегодня стала более чем очевидна.

Таким образом, на сегодня внутри системы существует лишь один потенциальный инициатор каких-либо перемен, реформ, контрреформ, любых других существенных преобразований. И только он на сегодня может определить их время, темпы, масштаб и направление. Кому-то это может не нравиться, но это так.