Цивилизация
Скоро ль грянет буря? Кажется, этот вопрос становится популярным для многих, наблюдающих развитие очередной русской смуты. И было ожидаемо, что очередной доклад Центра стратегических разработок Михаила Дмитриева «Общество и власть в условиях политического кризиса» вызовет обилие откликов. Большинство комментаторов привлек вывод о том, что политический кризис в России, при всех сценариях (их прописано четыре – инерционный, радикализация, реакция, ускоренная модернизация), уже необратим и он неизбежно приведет к политической трансформации. Допустим. Но вот как сие будет выглядеть на практике?
Разумеется, ждать от любых прогнозов того, чтобы они сбывались с дословной точностью, по меньшей мере, наивно. Тот же ЦСР, в прошлом году предсказавший нарастание протестов, предсказал и рост популярности левого популизма. Однако второго не случилось, а первое, похоже, пошло на спад. Признавая теперь уже слабость протестного потенциала во всех слоях общества (а также огромный разрыв между недовольными москвичами и всей остальной страной, которую Москва вообще раздражает), ЦСР исходит из того, как я понимаю, что дальнейшее нарастание кризиса будет происходить в форме снижения мотивированной поддержки Путина — Медведева — ЕР, нарастания нелегитимности власти, роста раздражения населения «несовременностью» таких лидеров, сохранения и усиления запроса на «новую элиту» и т. д. Но не в форме нарастания уличных протестов. Между тем
только протесты и воспринимаются как угроза режиму. Все прочее лишь раздражающие его факторы. В чем же, спрашивается, тогда настоящий, пугающий кризис?
Большие надежды с точки зрения изменения режима в долгосрочном плане ЦСР традиционно возлагает на численный рост «среднего класса», приход нового поколения. Но это мне лично видится как раз одним из слабых звеньев в их рассуждениях: в российских условиях средний класс, считающийся традиционно в политологии «опорой демократии», может начать размываться на фоне дальнейшего расслоения общества на богатых и бедных (согласно также и общемировой новейшей тенденции), не успев толком сформироваться. Плюс к тому ценности российского среднего класса весьма и весьма отличаются от тех, что традиционно закреплены за ним в других странах (вот вам тестовый вопрос: принадлежит ли к среднему классу — опоре демократии семья коррумпированного чиновника, путешествующая по миру, потребляющая на высшем уровне, получающая достойное образование и встраивающая новое поколение в систему, прежде всего, с одной целью – коррупционно в ней преуспеть?).
Особенно динамично могут пойти неприятные для власти процессы на фоне весьма вероятного экономического кризиса (банкротство Греции вызовет долгосрочный масштабный кризис в Европе, на которую завязана российская экономика). Ну и что? Как практически на российской почве будет дальше развиваться в этой связи т. н. политический кризис?
Четкого ответа в докладе ЦСР я не нашел. Попробую предложить, во многих частях соглашаясь с анализом означенных авторов, лишь свое субъективное мнение на сей счет.
Термин «политический кризис» традиционно, опираясь на наши исторические традиции и ассоциации, воспринимается у нас как нечто граничащее с возмущением масс, как предчувствие гражданской войны, революции, в наши дни явившей лик в ливийских и египетских событиях.
Это некая политическая «движуха», выливающаяся, по крайней мере, в громкие назначения и отставки, в народные волнения (наконец проснутся массы, воодушевленно скажет некий исторический левый оптимист).
Но для таких перемен нужны, по крайней мере, несколько предпосылок. В народе должна сформироваться некая критическая масса не просто раздраженных и недовольных своим существованием людей, но и готовых на самоорганизацию, систематические выступления, осознающих свои, как сказали бы раньше, классовые интересы. Это не про нас сегодняшних история. И не только потому, что невозможно себе представить организованные толпы «офисного планктона», штурмующие Зимний дворец или Кремль, создающие партийные ячейки для борьбы с режимом, а то и партизанские отряды «Освобожденной России».
В нашем нынешнем обществе повсеместно и, на мой взгляд, пока безудержно господствует правило, согласно которому договариваться о собственных поблажках, о решении проблемы для себя лично для граждан важнее и проще, чем организовываться для солидарной борьбы во имя изменения системы и правил для всех.
Частично отсюда проистекает всяческое недоверие к партиям, общественным организациям и другим формам коллективных организованных действий. После краха советского навязанного коллективизма у нас так и не восстановились ни традиции общинной солидарности, ни самоорганизация приходской жизни (кроме того, приходская жизнь в России никогда и не была столь же общественно ориентированной, как в протестантских и даже католических странах).
К тому же в России стареющее общество, его средний возраст почти 40 лет (в странах «арабской весны» — около 20). Этот возраст нельзя назвать периодом расцвета в человеке нонконформизма. Можно себе представить при богатом воображении стихийный бунт «пенсионеров», но нельзя себе представить революцию и даже последовательную борьбу в их исполнении, направленную на системное изменение строя.
Для революции нужен «порох», горючий материал. Такого пороха на сегодня в России нет. Кроме, разве что, северокавказских регионов. Ну так там и может рвануть, но со своей спецификой, которая к остальной стране имеет все же мало отношения. Пока не имеет, не будем заглядывать за демографические горизонты.
По сути, чаяния подавляющего большинства раздраженных и недовольных существующим положением дел сводятся не к тому, что они хотят изменения существующего строя как такового. А к тому, что они хотели бы улучшения дел в четырех сферах – образовании, медицине, жилищно-коммунальной сфере и, условно говоря, в сфере судебно-правовой, чтобы хоть где-то можно было добиться хоть какой-то справедливости (суд и полиция). Все это очень, по сути, сдержанные требования модернизации страны и общества. Они не антисистемные.
Между тем даже паллиативные изменения (которые можно, бесконечно манипулируя сознанием с помощью все более сложных и утонченных технологических форм, подавать как изменения сущностные) в этих сферах способны расчленить, обезоружить, рассеять любой потенциальный оппозиционный «народный фронт», демотивировав недовольных частичными подачками и уступками. Даже установление дистанции в общении между правящей бюрократией и гражданами («электронное правительство» и пр.) уже сглаживает раздражение. А усиление хитроумных форм контроля за антиобщественным поведением (всевозможные видеокамеры, «индивидуальные электронные карты», отслеживание IP-адресов, телефонных переговоров, финансовых проводок, точечное блокирование и нейтрализация конкретных потенциально опасных персонажей и другие формы тоталитарного электронного контроля) делает практическую организацию системной оппозиционной работы все более трудным делом. При всем при том, что нынешний режим в силу своей организационной слабости, а точнее, коррупционной гнилости, не способен ни на какую системную контрреформу – ни по версии Победоносцева, ни тем более по версии авторитарного реформатора Столыпина. Но таких масштабных тектонических обществоисправительных репрессивных работ и не требуется в современных условиях атомизации, «балканизации» общественных движений.
Падение легитимности и авторитета лично руководителей, правящей элиты страны как проявление политического кризиса, говорите? Ну и что? Падение авторитета властных институтов и традиционных политических элит наблюдается во многих странах мира. И там тоже традиционным становится запрос на «новые лица» от антиистеблишмента. Тем не менее такой запрос, кроме как в «молодых» и голодных арабских странах, нигде в последнее время не привел к смене режима насильственным путем. Недовольство общенациональными верхами не приводит к революциям, а купируется на низовом уровне. Меняются региональные, муниципальные власти, общественная активность находит выброс в волонтерстве, благотворительности, работе в неправительственных организациях, в иных формах общественной деятельности, которые дает современный мир, которые наполняют смыслом новейшие информационные технологии, которые, наконец, вязнут в современном обществе консюмеризма, дающем столь много форм и возможностей для как бы самореализации индивида, что это сбивает его нацеленность на самоотверженную борьбу за всеобщее благо.
Частично по этому пути может пойти и Россия, где энергия недовольства существующим положением дел может уйти в том числе на региональный уровень, где огромные неосвоенные просторы, в отличие от 1917 года, когда действительно все решалось в столице, могут поглотить очередной русский бунт.
К тому же никуда не делись и в ближайшее время не денутся, по крайней мере, пять «предохранительных клапанов», которые будут и дальше работать во спасение режима.
1) Эмиграция части протестного населения – наиболее образованных, молодых, «пассионарных», недовольных положением дел на родине (вообще повышающаяся мобильность населения сглаживает противоречия с действительностью: из убогой провинции можно стремиться за лучшей долей в Москву, из Москвы – в Европу);
2) социальный конформизм: можно попробовать самому встроиться в коррумпированную систему, став частью госаппарата или иной коррупционной кормушки, приобщившись к системе «личных договоренностей с режимом»;
3) пьянство, наркомания, алкоголизм – как формы «развода» с реальностью;
4) уход в консюмеризм, развлечения, в частную жизнь – как форма «внутренней эмиграции»;
5) уход в виртуальную реальность, когда социальные сети, иные формы виртуальной активности подменяют собой общественную, в том числе оппозиционную работу в офлайне: like и unlike становятся эрзацами реальных протестных действий.
И вообще, как мне кажется, относительно нашего будущего возможен такой, к примеру, сценарий. Он скучен, в нем вовсе нет красок революций и общественного драматизма. Нет баррикад, пламенных вождей на броневике, гаврошей и мальчишей-кибальчишей; нет де голлей или конрадов аденауэров, нет ататюрков, столыпиных, гайдаров, «шоковой терапии».
Это медленное загнивание. Когда, казалось бы, используя формулировки Ленина, верхи уже не могут управлять по-старому. Давно не могут. Но все управляют и управляют. А низы уже давно разуверились в верхах и, казалось бы, не должны терпеть свое униженное положение, ибо сколько можно. Но все терпят и терпят, пытаясь каждый договориться, выторговать некие для себя исключения из общих гнусных и несправедливых правил.
Неостановимая, но медленная, ползучая деградация. Деградация государственных институтов и общественных нравов. Как в каких-нибудь Сомали или Судане.
Деменция общества – это никакой не политический кризис, не надо приукрашивать. Ни тебе модернизации, ни радикализации, ни даже системных репрессий (так, периодические рейды банд мародеров или рейдеров – либо государственных, либо частных). Даже оккупировать, как непременно сталось бы с такой слабеющей страной раньше, такой колосс на глиняных ногах — и то никому не нужно. Войны перестали быть эффективным средством достижения геополитических целей. Потому как рано или поздно сами все отдадут за бесценок. Из того, что еще останется.
