«Если не он, то кто?»

Тем, кто не был свидетелем тех событий, сейчас трудно представить, что каких-то 59 лет назад миллионы людей были в животном ужасе от самого вопроса «Как же теперь мы будем жить? Без Него!». При жизни Сталина сама постановка вопроса в форме «если не он, то кто же?» была невозможна. Таких альтернатив не предлагалось и даже не предполагалось. Было заведено: определенные вещи решаются только там, наверху, и думать иначе — святотатство.

Общество жило в условиях, когда одно такое «если», произнесенное вслух в неудачной компании, грозило ГУЛАГом. Недавно мы могли лицезреть по телевидению всенародную истерику северных корейцев по поводу кончины их вождя. Но чуть более полувека назад мы и сами в большинстве своем были такими же. Были искренние слезы подданных, потерявших Хозяина. Был искренний и глубокий ужас перед неизвестностью. «Как же мы теперь?» — этот вопрос не был придуман советской пропагандой. Она до той поры уже слишком хорошо поработала над мозгами нации, чтобы такой вопрос стал частью ее культурно-генетического кода. На годы вперед. Не для всех, конечно. Но для многих.

Те, кто интересовался историей вопроса о том, как страна прощалась с Хозяином, лучше всего знают, конечно, о кровавой давке, в результате которой в Москве в дни всенародного прощания с телом Сталина погибли сотни людей (точное число никто никогда даже не пытался установить). Остались лишь кадры гор слетевшей с ног обуви да воспоминания очевидцев о том, как давили павших и прижатых к стенам или грузовикам оцепления, как люди шли по головам других людей, попадавших и заполнявших вмиг собой открытые канализационные колодцы.

Из воспоминаний Юрия Грима, будущего диссидента, а тогда 17-летнего подростка: «На середине улицы была опасность попасть в открывшийся люк. Если крышка люка сдвигалась, то колодец быстро доверху наполнялся провалившимися людьми, по которым волей-неволей приходилось ступать идущим следом. Подвернувшему ногу и упавшему помочь уже никто не мог — затопчут…»

Современному поколению трудно представить, что тогда никто никого не сгонял на эти похороны. Организованные делегации были, но, чтобы туда насильно кого записывали, таких свидетельств архивных и неархивных, кажется, не сохранилось никаких. Десятки, сотни тысяч людей буквально сами рвались в Колонный зал Дома Союзов, где был выставлен гроб с телом. Они хотели увидеть Его, словно в благоговейном ужасе от того, что Он, вселявший в миллионы порой одновременно уважение и страх либо же один только страх, вдруг оказался смертным и лежал в гробу.

Органы чутко бдили за народными умонастроениями. Отсутствие блогов, «Твиттера», «Фейсбука» и пр. с лихвой компенсировалось машинописными депешами. Стучали все, на всех и повсеместно. Скажем, вот министр госбезопасности Игнатьев пишет о реакции военных на болезнь и смерть Сталина (все записано со слов других сослуживцев):

«Офицер Морского генерального штаба, капитан первого ранга: «Да, очень тяжело поверить, что нас постигло такое горе, надежда на партию, которая железной рукой должна будет пресекать малейшую попытку внести разлад в своих рядах и народе. Особенно надо быть беспощадным к врагам».

Вольнонаемная работница военной базы Московского военного округа: «Как жаль, что он так тяжело заболел! Не приложили ли руку к его здоровью евреи?»

Заведующий столовой в мотострелковой дивизии, старшина: «Заболел тяжело, можно через дня три ожидать... Тогда некому будет и пожаловаться. Сейчас, чуть что получится, говорят: «Товарищу Сталину пожалуемся», а тогда некому будет…

Машинистка штаба мотострелковой дивизии: «Как-то боязно. После его смерти кто будет на его месте? Встанет кто-нибудь на его пост, а потом окажется врагом народа. А что, если будет война? Сейчас самый удобный момент к этому».

Но были и такие мнения:

«Начальник клуба артиллерийской базы: «Туда и дорога». (Дано указание документировать и арестовать.)

Сержант артиллерийской бригады Прикарпатского военного округа, латыш: «Ну и хорошо». (Дано указание документировать и арестовать.)

Инспектор политического управления Прикарпатского военного округа, подполковник: «А стоит ли его лечить?» (Проводится оперативное расследование.)

Даже не к месту брошенные отдельные грубые или нелицеприятные реплики в адрес почившего Хозяина, если следовал донос, вызывали молниеносную реакцию. А доносов было много, ой как много. И это тоже мы — всего лишь чуть более полувека назад. Как правило, хулителю грозила статья за антисоветскую агитацию и пропаганду: 10 лет лагерей и потом еще 3—5 лет поражения в правах и жизнь в поселении.

Вот, помощник прокурора Красноярского края пишет про некоего Басова Б. А. , который «5 марта 1953 г. в нетрезвом состоянии в ларьке в присутствии гр. Степаненко и Муравьева высказал антисоветскую клевету на одного из руководителей коммунистической партии и советского правительства (на Сталина — прим. Г. Б.). Допрошенный в судебном заседании свидетель Степаненко показал: «5 марта 1953 г. я на базаре встретил Муравьева, и мы зашли в ларек, туда же зашел и гр. Басов. Кто-то из посетителей заговорил о состоянии здоровья одного из руководителей партии и правительства, на что Басов ответил: «Пусть он умирает, на его место найдутся десятки людей». Кто-то ответил: «Найдутся-то найдутся, но не такие, и миллионы людей будут о нем плакать», — на что Басов ответил: «Не плакать, а радоваться будут миллионы людей». Присутствующие были возмущены такими словами, я и Муравьев задержали Басова».

Приговор — 10 лет и 3 года поражения в правах.

А, к примеру, некая Огоринская Лариса Михайловна, ученица 7-го класса средней школы Львова, была приговорена к 10 годам исправительных работ за то, что 6 марта 1953 года «во время проведения траурного митинга среди учащихся высказывала свои враждебные взгляды по поводу кончины одного из руководителей коммунистической партии и советского правительства». А именно, когда другой ученик говорил: «Товарищ Сталин дал нам счастливое детство, хотя мы и живем в детдоме, нас одевают, учат». И далее заявил, что «смерть товарища Сталина является большой утратой для cоветского народа» — Огоринская, стоя в толпе, пробормотала: «Туда ему и дорога». Донесли другие ученики.

А в Грузии в августе того же 53-го осудили, к примеру, человека по фамилии Сурков.

«Из заключения помощника прокурора Грузинской ССР по специальным делам от 14 августа 1953 г.: 6 марта 1953 г... Сурков сказал, что он слышал «Голос Америки» и что передавали, что Вождь находится на краю гибели и его место займут руководители партии, и высказался нецензурно про одного из руководителей партии… (а именно про Сталина — прим. Г. Б.)». После таких показаний свидетелей Сурков В. В. тоже сел на 10 лет.

Многие из этих осужденных людей (а таких были тысячи по всей стране) освободились по амнистии в течение года. Но для иных лагеря растянулись и на 2—3 года, когда в 1955 году были наконец выпущены последние такие «политические заключенные». Впрочем, потом появились другие. Некоторых сажали по неполитическим статьям (как осудили, скажем, Иосифа Бродского за тунеядство), других отправляли в «психушки», третьих высылали из страны.

Сталин ведь весь не умер 5 марта 1953 года. Еще и долго после его смерти порой возникало такое ощущение, что он «и сейчас живее всех живых» в нашей стране. В свое время он «написал» одну из самых демократических конституций для того времени. Все основные демократические права в ней были записаны, но далеко не все соблюдались. Там, к примеру, были предусмотрены «выборы» всевозможных органов власти и даже судей, но на деле в течение долгих десятилетий «выборы» были не чем иным, как голосованием. Причем мало кому вообще приходило в голову, что можно проголосовать «против». С тех пор, конечно, кое-что изменилось. Но какие-то привычки остались. Многие и сейчас путают эти два термина и эти две разные по сути процедуры. Выборы и голосование.

Бывших рабов никто не водил 40 лет по пустыне, чтобы выросло поколение, не познавшее рабства, в том числе в душе своей. Мы все терлись друг о друга вместе, варились в одних и тех же рабочих и творческих «коллективах» — бывшие охранники ГУЛАГа (не только в прямом, но и «охранники» в переносном смысле) и бывшие их жертвы, те, кто доносил, и те, на кого доносили.

За преступления против человечности, за геноцид — прежде всего против народов, населяющих Россию, — никто не был наказан, ни один человек. Даже Берию расстреляли как «английского шпиона». Никто и не принес покаяния. Имя Сталина, во многом уже ставшее само по себе новейшей мифологией, очищенной от фактов истории и наполненной лишь эмоциями современной политической конъюнктуры, и сейчас вызывает горячие дискуссии в обществе, столь привыкшем двигаться вперед с повернутой назад головой. Во многом именно поэтому наш путь к свободе столь труден и долог, столь много на нем коряг, ухабов и уродств. И, хотя ни тоталитаризма, ни тем более диктатуры на самом деле уже третий десяток лет нет и в помине, так называемая отечественная демократия все еще напоминает карикатуру на нее. Включая, разумеется, такой ее компонент, как «оппозиция».

Прогресс в России никогда не был стремительным, его никогда на самом деле и не надо были измерять годами. Самое меньшее — десятилетиями. Ведь даже в пору, казалось бы, революционных перемен сущностно страна во многом оставалась все той же. И во всякий новый поворотный момент большинство (слишком большое у нас это, как было сказано, «молчаливо-послушное большинство») ее населения оказывалось в состоянии паралича воли от самого только вопроса: как же мы теперь без вождя, без приказов и милости сверху?

Правда, с течением времени этот вопрос, немыслимый в принципе для многих других обществ именно в таком вот контексте, как у нас, звучит все тише, все слабее. Когда-нибудь он и вовсе исчезнет, и новые поколения будут удивляться, что этим вопросом так истово мучились поколения предыдущие. Возможно, если страна не сорвется в очередную катастрофу, время это уже близко. Но сегодня оно еще не пришло.