Цивилизация
— Сколько сейчас проектов в портфеле Фонда развития Дальнего Востока?
— Правительством одобрены и фондом реализуются десять инвестиционных проектов, девять индивидуальных и один комплексный инвестпроект — агрофонд. Среди индивидуальных — очень сложный проект строительства железнодорожного моста Россия — Китай через реку Амур.
Изначально фокус наших инвестиций был направлен на проекты в области транспорта и логистики, инфраструктуры. Но сейчас растущую роль имеет сельское хозяйство.
Флагманский проект — Российско-китайский фонд агропромышленного развития. В управляющей компании РКФАР у Фонда развития Дальнего Востока 51%. А в самом агрофонде, как в имущественном комплексе, у нас 10%. На каждый вложенный с нашей стороны рубль китайцы вложили 9 руб.
В рамках РКФАР мы уже отобрали два проекта: свиноводческий комплекс в Приморском крае компании «Ратимир» и завод по производству соевого изолята в Амурской области компании «Амур Агро Холдинг». Предприятие в Приморье сможет производить до 46 тыс. тонн свинины в убойном весе в год, стоимость этого проекта — 15 млрд руб. Мощность завода в Амурской области будет около 180 тыс. тонн соевых бобов, его стоимость оценивается в 2,9 млрд руб. Россия — достаточно крупный производитель сои, больше половины производится на Дальнем Востоке. Но соевый изолят Россия полностью закупала за границей.
— Где эту продукцию планируется реализовывать? На российском рынке?
— Основная проблема Дальнего Востока: он никогда сам по себе не был достаточным рынком.
Я надеюсь, что мы этим агрофондом прорубим, как Петр Первый, окно в Европу, так мы прорубим окно на китайский рынок продовольствия. В Китае 1,4 млрд жителей, это самый важный и крупный рынок продовольствия в мире.
Пока существует проблема поставок продовольствия в Китай: все понимают, что это огромный рынок сбыта, но мало кому удается туда что-либо поставлять. На импорт зерна в Китае существуют квоты, на поставку мяса и сои — строгие фитосанитарные нормы, которым пока не удавалось нашим предприятиям соответствовать. Но раз китайские инвесторы вкладываются в свиноводческое предприятие в Приморье, ориентированное в том числе на экспорт свинины, значит, они рассчитывают на то, что эта продукция сможет попасть на китайский рынок.
Чтобы создать производство, ориентированное на китайского потребителя, необходим китайский партнер, потому что в Китае очень сложное регулирование.
— Работает ли фонд над привлечением частного российского капитала?
— В рамках форума мы запустили инвестиционную систему «Восход». Это своего рода дальневосточная биржа, хотя называть ее биржей не совсем корректно: лицензии на биржевую деятельность у нее нет. В результате трех недель подготовки и одного дня сбора предложений от инвесторов на облигации аэропорта Хабаровска мы получили заявки на 143 млн руб., причем инвесторами выступили физлица. 224 инвестора из 33 городов, средний чек — 620 тыс. руб. Рентабельность по облигациям будет 15%. С учетом налогов, которые существуют, — около 13%. Но мы надеемся, что получится отменить налог на купон. Жители Барнаула, Уфы, Сургута, Волгограда — у них даже прямого сообщения у многих нет с Хабаровском, а они купили облигации аэропорта Хабаровска с 13-процентной доходностью.
Мы получили 16 заявок от других проектов, которые хотели бы привлечь средства через «Восход». В планах сделать три — пять размещений до конца года, скорее всего, облигаций. Заявки есть и на акционерные размещения от небольших компаний.
Следующий амбициозный план — сделать так, чтобы азиатские инвесторы могли участвовать в торгах на «Восходе», покупать российские ценные бумаги. В банках Китая $20 трлн частных сбережений, будем стараться их зацепить. Я надеюсь, что азиатские инвесторы появятся в течение ближайшего года. Не исключено, что азиаты даже войдут в акционерный капитал «Восхода».
— Как обстоят дела со строительством моста через Амур? Китайская сторона уже построила двухкилометровый участок, а с российской почти ничего нет.
— Слава богу, там началась стройка, пришлось приложить много усилий, в июле был выбран генподрядчик — СК «Мост».
Планируется ввести его в эксплуатацию в июне 2018 года. Этот проект может изменить экономику всего Дальнего Востока в радиусе как минимум 1 тыс. км вокруг себя.
Он сделает рентабельной поставку в Китай любых товаров, от потребительских до сырьевых.
— Если он такой перспективный, почему его не получилось пока построить?
— Его не не получалось построить, его не получалось профинансировать. Был первородный грех: этот мост придумала публично листингованная азиатская компания, которая там неподалеку обладала собственными запасами железной руды и рассчитывала на высокую капитализацию. Тогда был хороший рынок, компания стоила несколько миллиардов долларов на бирже. Им было интересно: они могли бы возить железную руду в Китай, это было выгодно. Но потом капитализация компании упала, стоимость строительства моста перестала быть для них каплей в море, а стала неподъемной ношей.
Мы вместе с российскими и китайскими фондами выкупили эту компанию у частных инвесторов вместе с проектной документацией, перепроектировали мост, потому что он и запроектирован был на другие уровни Амура, а после наводнения 2013 года стало понятно, что его нужно строить выше.
История с мостом вообще очень символичная.
А китайская сторона, которая внимательно относится к символам, размахивала этим мостом, как дубинкой, хотя они прекрасно знали, в чем там проблема. Они, конечно, использовали эту возможность на всех переговорах между Россией и Китаем, ослабляя позицию российской стороны.
То, как история с мостом использовалась, демонстрирует, что это не просто коммерческий проект, это национальный проект. Мы решили эту проблему.
— Технически как будет функционировать мост? Будет браться плата за пользование инфраструктурой?
— Плата за мост будет взиматься транспортными компаниями во взаимодействии с РЖД по стандартной схеме.
— Какой обычный срок выхода из проектов?
— Если говорить о займах, то мы их выдаем на срок от пяти до десяти лет. Цикл длинных проектов — около семи лет. Пять лет — это быстро, меньше быть не может.
В основном мы выдаем займы, а хотелось бы побольше заходить в уставные капиталы.
Де-юре у нас такая возможность есть, а де-факто мы ею не так часто пользуемся: из десяти проектов мы участвуем в уставном капитале в проекте российско-китайского агрофонда и в мосту через Амур.
Акционерные инвестиции бессрочные, но у нас нет задачи владеть активом всю жизнь.
— И каков план по выходу из капитала моста?
— Когда построим, тогда и выйдем: запустим, покажем рентабельность и продадим через платформу «Восход». Хотите владеть кусочком моста? Пока мост не построен, тем более учитывая его болезненную историю, это венчурный проект.
Когда он построится, по нему можно будет выпускать долгосрочные бонды, это будет актив мечты для пенсионных фондов, страховых компаний, потому что ну куда денется мост?
— Есть ли лимит вложений у фонда?
— Для займов это сейчас 7 млрд руб., то, сколько мы думаем вложить в проекты «Колмара» по разработке угольных месторождений в Якутии. Что касается участия в акционерном капитале, то уставом фонд ничем не ограничен, но для себя мы поставили планку — быть меньше 50%.
Мы — инвесторы. Инвестор — это профессия по управлению капиталом. Я не добытчик угля, я не сельхозпроизводитель, не строитель моста. Поэтому владеть больше чем 50% бизнеса и превращаться в собственника от лица государства — это неоптимально. У проекта должен быть хозяин.
— 7 млрд руб. на угольный проект в Якутии — это много. Не пугают ли низкие цены на ресурсы?
— Обычно рынки отскакивают. Сейчас пошло хорошее повышение цен на уголь, потому что Китай, борясь за экологию, сократил рабочую неделю для занятых в угольной отрасли, 500 млн тонн угля ушло с рынка. Наши угольщики вздохнули.
Уголь — базовый продукт: много сталелитейных, энергетических мощностей работают на нем. Он однодневно не уйдет с рынка. А новые проекты более рентабельны, потому что используются новейшие технологии. Рядом с Чульмаканским и Денисовским месторождениями, с Инаглинским ГОКом есть железная дорога, есть энергетика. Вся инфраструктура есть. Там себестоимость на шахте будет ниже, чем на старых шахтах, которым несколько десятков лет.
— Какую рентабельность капитала ищут потенциальные инвесторы?
— Как инвестор я так скажу: никогда не приходит бизнес-план, в котором прогнозная доходность на акционерный капитал меньше 20%, редкие случаи — когда супербезопасный актив, инфраструктура, в какой-нибудь безопасной валюте, иене или швейцарском франке.
Но если это проект российский, когда планируется что-то создать с нуля, то обещают даже рентабельность 30–35%.
— Какие направления больше всего интересуют азиатов? Ресурсные?
— Совсем нет. Японские и китайские компании больше всего заинтересованы в тех проектах, где нужно строить, задействовать собственное оборудование, поставки, инжиниринговые услуги. Если нужно где-то завод за миллиард построить, они готовы этот проект проинвестировать даже с минимальной рентабельностью.
— Тем не менее именно ресурсным проектам в России удается проще найти зарубежного инвестора, их привлекает высокая рентабельность.
— Бесплатный сыр только в мышеловке, ресурсные рынки цикличны. Все, что зарабатываешь в тучные годы, можно потерять в кризис. Я понимаю, что такое ресурсное проклятье, и некоторым странам оно вредит развиваться. Я даже думаю, частично эта проблема есть и в России: мозги у нас прекрасные, но много экономики занято в сферах, недостаточно изощренных, чтобы креатив в людях развить. В США, например, хорошо реструктуризировали бизнес. Там ресурсные компании — эдакие финансовые холдинги, которые владеют лицензиями, а оперируют другие подрядчики. Это прекрасно. Но мы одним прыжком туда не можем запрыгнуть.
У нас тут тысячи тонн золота в земле лежит, и не использовать и не добывать их — это преступление перед людьми, которые здесь живут.
Если ресурсные проекты рентабельны, у некоторых может быть рентабельность 40–50% годовых, как можно их не разрабатывать?
Пусть мы не будем ресурсной экономикой, пусть оно лежит в земле, а мы будем Силиконовую долину в Магаданской области делать?
— Как вы оцениваете инвестиционный климат на Дальнем Востоке? Частные российские инвесторы часто жалуются, что инвестклимат здесь непростой.
— Возможно, они жалуются не на инвестклимат, а просто на климат, на погоду? Я бы так сказал: шероховатости в работе есть, но именно поэтому и нужен госинвестор — для того, чтобы иностранные инвесторы чувствовали себя комфортно. С частной компанией китайские коллеги не готовы все создавать, им нужно, чтобы они знали, что все будет предсказуемо.
Азиаты — инвесторы, которые, выбирая между доходностью и риском, всегда выбирают низкий риск. А с госфондом им спокойно, поэтому для нас тут хороший инвестклимат.
Инвестклимат зависит не только от объекта инвестирования, но и от субъекта. 50 кг — это тяжело или легко? Кому-то тяжело, кому-то легко. Большие компании не жалуются на инвестклимат, они работают везде. На Дальнем Востоке маленький внутренний рынок, поэтому небольшие проекты, направленные на внутренний рынок, не развиваются. А большие проекты, направленные на внешний рынок, могут позволить себе только крупные компании. Для маленьких и слабых — плохой инвестклимат, для больших и сильных — хороший. Просто дорасти надо.