Цивилизация
— Россия, как председатель G20, поднимает вопрос большей скоординированности национальных финансовых политик. Каким вы видите возможный механизм взаимодействия и насколько реалистична ситуация, когда, например, ФРС США или ЕЦБ прислушивается к мнению коллег из других организаций в вопросах финансовой политики?
— Центральная тема российского председательства — это экономический рост. И основные приоритеты — это инвестиции для создания рабочих мест, прозрачность, доверие и эффективное регулирование для экономического роста.
Основная российская повестка будет сконцентрирована на направлениях, связанных с выработкой мер не только макро-, но и микроэкономической политики. Эксперты говорят о микроэкономическом годе в «двадцатке» прежде всего.
Эти меры направлены именно на повышение инвестиционной привлекательности экономик, поиск финансовых ресурсов для инвестиций, новых финансовых инструментов и так далее.
Существенная работа будет продолжаться и по линии реформирования международных финансовых институтов: по торговым вопросам, занятости, противодействию коррупции и формированию институтов развития.
В рамках G20 существует рамочное соглашение по обеспечению уверенного, устойчивого и сбалансированного роста. Страны уже проводят самооценку и оценивают друг друга по различным макроэкономическим параметрам с целью выявления дисбалансов. Обсуждается политика, берутся различные обязательства. Соответственно, страны могут друг другу давать советы по этому поводу.
Но действительно, на уровне международной макроэкономической политики есть возможность дополнительной координации, причем в основном, на мой взгляд, в периоды кризисов ликвидности на рынках резервных валют.
Со стороны развивающихся стран есть запрос по некоторому регулированию резервных валют, но нужно понимать, что вообще само по себе понятие «резервная валюта» юридически не существует. Юридически резервные валюты «умерли» в 1973 году. Сейчас это добровольное желание стран и компаний накапливать резервы и использовать чужую валюту для номинирования собственных финансовых инструментов или оценки своих товаров.
В связи с этим никаких формальных возможностей кому-то и что-то диктовать не существует.
Вопрос о некоторой координации политик можно поднимать, но для этого нужно разбираться со всем комплексом представлений о том, как устроена международная финансовая система. Этот процесс в G20 идет. По моему личному мнению, можно ставить вопрос о более серьезных глобальных механизмах быстрого реагирования на кризисы ликвидности и создании институционализированных механизмов быстрого реагирования.
И пока я не вижу никакой специальной необходимости в очень сильной координации макроэкономических политик в некризисные периоды.
Думаю, что мир пошел по другому пути — по пути координации политик в другом смысле: все страны в той или иной степени сейчас используют политику инфляционного таргетирования — больше по сути, чем по форме. Потому что по форме принципов инфляционного таргетирования придерживается гораздо меньше стран. А по сути — большинство.
Сейчас обсуждается возможность перехода, особенно в развитых странах, к политикам таргетирования номинального ВВП.
В целом общие принципы, которые используют страны в проведении своей макроэкономической политики, в нормальных условиях обеспечивают определенный уровень координации. А в кризисных условиях — и это мое личное мнение — дополнительные механизмы нужны. На самом деле они и сейчас существуют и даже были задействованы в период кризиса. Вопрос в их институционализации и формализации.
— В Петербурге G20 должна дать отчет о реализации взятых обязательств за три года. Как вы оцениваете эффективность «двадцатки» в этом отношении и возможно ли повысить ответственность за исполнение обязательств странами — членами G20?
— В Петербурге будет представлен отчет не по всей деятельности, а по части вопросов — по рамочному соглашению и по вопросам развития. Общая оценка, которую можно дать, очевидно, не единица. Когда мы обсуждали этот отчет с гражданским сообществом, я просила сравнить деятельность G20 и результаты деятельности G8.
Эксперты сообщили, что видно быстрое сближение эффективности G20 с эффективностью G8. Ранее действительно казалось, что страны не выполняют обязательства, были различия в результативности G8 и G20, но сейчас разница исчезает. Если брать G8 как некоторый ориентир, то G20 по выполнению обязательств приближается к ней. Другое дело, что G20 занимается экономическими вопросами. И здесь ситуация достаточно часто меняется. В последние годы — как раз годы существования G20 — ситуация менялась кардинально и очень часто не соответствовала нашим первоначальным представлениям. В некоторых случаях было бы вредно, если бы G20 выполнила взятые на себя обязательства. Типичный пример, который все сейчас обсуждают, — это обязательства по сокращению бюджетных дефицитов. Когда мы заговорили про эффективность, американские коллеги тут же встали и сказали: «Вы все говорите о фискальном обрыве, а фискальный обрыв — это сокращение дефицита бюджета США примерно на ту же величину или даже меньше, чем в соответствии с нашими обязательствами. И все нам говорят, что из-за фискального обрыва вы сейчас «уроните» нашу экономику. Поэтому, с нашей точки зрения, невыполнение нами обязательств не полезно, а вредно». Здесь нужно творчески подходить к выполнению обязательств.
— Сближаются ли позиции России и партнеров по G20 в понимании экономической ситуации, того, что экономисты называют «новой нормальностью»?
— Я вообще не вижу разницы в понимании ситуации Россией и партнерами. Если мы говорим об оценке ситуации, внутри G20, на мой взгляд, никаких разногласий нет. Могут быть разногласия относительно конкретных мер. Потому что любые меры политики так или иначе затрагивают частные интересы тех или других стран. И страны, исходя из этого, могут быть за и против тех или иных мер политики. Собственно, поэтому существует координационный механизм. Скажем, в торговле очень много противоречий, но всем странам вместе выгодно проводить политику более или менее либеральной торговли: не заниматься протекционизмом, снижать торговые барьеры. Само существование таких механизмов, как G20 или ВТО, связано с тем, что есть вопросы, требующие координации или совместных действий. В индивидуальном порядке страны это делать не будут, и нужны механизмы, которые позволяют договариваться о координации.
— Одна из центральных тем председательства России в G20 — финансирование инвестиций. В рамках этой темы что предлагается сделать в том числе в части привлечения инвестиций в Россию?
— Конкретно о России говорить проще. Сейчас ситуация с инвестициями активно обсуждается на всех уровнях. Предлагаются разного рода меры, начиная с таких необходимых, как совершенствование бизнес-климата, заканчивая специальными мерами по финансированию инвестиционных проектов. Совсем недавно Владимир Путин объявил, что можно направить 100 млрд рублей из ФНБ на финансирование такого рода проектов.
Если говорить про ситуацию в мире, то сейчас, на мой взгляд, есть несколько тем, которые мы поднимаем. Во-первых, в бюджетной политике. Опыт Европы — прежде всего Италии — показывает, что даже при проведении политики бюджетной экономии, управления госдолгом и бюджетами можно и нужно комбинировать политику поддержки экономического роста с политикой сокращения издержек бюджета. Это вопрос эффективности расходов, увеличения положительно влияющих на экономический рост расходов и сокращения остальных. Эффективность бюджетных расходов в этом смысле напрямую связана с инвестициями и экономическим ростом.
Второе направление — политика по привлечению прямых иностранных инвестиций, вопросы структурных реформ, инвестиционного климата, специальных структур по привлечению инвестиций. Наверное, здесь могут быть общие принципы для всех стран, но для каждой конкретной страны может быть собственный пакет мер.
Третий момент — это развитие финансовых рынков и финансовых инструментов для привлечения капитала. Мы уже обсуждали с Минфином очень важную тему — финансовое развитие, в том числе развитие локальных рынков акций и других инструментов.
Отступим на шаг назад. Есть много теорий того, почему в мировой экономике произошло то, что произошло. Моя любимая теория состоит в том, что мы имеем огромный дисбаланс в мировой финансовой системе. Грубо говоря, доля Соединенных Штатов в мировой экономике около 20%, а их доля на финансовых рынках — около 40%. Если мы сложим все развитые страны и сравним с развивающимися рынками, то дисбаланс может быть еще больше. Его обратной стороной являются торговые дисбалансы. Такая ситуация приводит к нестабильности на глобальных финансовых рынках, тому, что Бернанке (глава ФРС Бен Бернанке. — «Газета.Ru»), еще будучи академическим экономистом, называл global saving glut. Я бы это переводила как недостаток инвестиционных инструментов, то есть в развивающихся экономиках недостаточно безрисковых финансовых инструментов, поэтому их сбережения устремляются на развитые финансовые рынки. Это серьезнейший дисбаланс, который имел многочисленные последствия.
В этой теории есть несколько интересных математических моделей. Они показывают, что это ведет, как я в свое время писала, к «газированной» экономике, в которой все время возникают и лопаются пузыри, потому что все время есть средства, которые ищут безрисковые активы, а в результате безрисковых активов на всех не хватает.
Что-то объявляется безрисковым, а потом раздувается пузырь, который лопается. «Экономика пузырей» связана с финансовым дисбалансом. Именно поэтому, мне кажется, в рамках политики инвестиций ликвидация этого финансового дисбаланса, политика по развитию финансовых рынках очень важна для финансирования инвестиций. А инвестиции сейчас, по большому счету, нужны во всех странах, потому что ликвидация дисбалансов — не только финансовых — может быть осуществлена двумя путями: либо за счет спада, либо за счет роста и изменения структуры. За счет спада в торговых дисбалансах — это путь в никуда. Поэтому должна меняться структура глобальной экономики, структура отдельных стран. Для этого нужны инвестиции, финансовые инструменты и развитие финансовых рынков.
— Как соотносится декларируемое в рамках G20 финансирование инвестиций с дефицитом «длинных денег» в экономике России? Возможна ли в связи с этим корректировка существующей концепции пенсионной реформы?
— Я думаю, что худшее, что можно сделать, — это метаться туда-сюда в части пенсионной реформы. Пенсионная реформа — это нечто, что дает сигналы на 20—30—40 лет. Поэтому конкретно сейчас по каким-то фундаментальным принципам я бы пенсионную реформу не корректировала. Есть некоторые доработки, которые, безусловно, нужны.
Я бы сейчас занималась — в плане пенсионных инструментов — настройкой и доведением их до нормального работающего состояния. Плюс развитие того, что называется добровольной пенсионной системой.
Можно сколько угодно критиковать ту пенсионную реформу, которая была проведена (и я сама ее критиковала), но нужно понимать, что все равно основные пенсионные накопления должны делаться людьми, доходы которых находятся ближе к верхней планке отсечения и за ее пределами.
Нашей пенсионной системе в ее нынешнем виде, пока не созданы корпоративные счета, требуются инструменты для среднего класса, для людей с определенным уровнем доходов, которые в текущей пенсионной системе в принципе почти не охвачены. Поэтому нужно совершенствовать все: регулирование, надзор, управление пенсионными фондами. Может быть, проводить разъяснительную работу.
Я бы ставила вопрос о создании некоторых альтернативных инструментов. Корпоративные счета нужно активно создавать, кроме того, пропагандировать индивидуальные счета. Мы, когда работали над стратегией развития пенсионной системы в рамках «Стратегии-2020», предлагали в том числе создавать такие инструменты в банках.
Обязательная пенсионная система — это только часть того, что нужно. У нас огромные провалы по другим институтам, например страхованию.
Это сфера, которая в России находится в зачаточном состоянии, а в части «длинных денег» страхования жизни в дозачаточном, предзачаточном состоянии. Этим нужно активно заниматься, потому что это очень важная часть «длинных денег». Или, к примеру, инвестиционные фонды, которые у нас существуют, но где есть над чем работать, чтобы эти инструменты развивать и делать их более эффективными. Все, что касается финансовых рынков, нуждается в развитии наряду с пенсионными и страховыми системами.
По пенсионной системе даже технический вопрос о разнесении убытков до сих пор не решен. Поэтому наши «длинные деньги» продолжают работать как «короткие». Чтобы даже имеющиеся пенсионные деньги превратить в «длинные», нужны серьезные изменения.
— Публично декларируемый ориентир в 5—6% роста ВВП России реалистичен? Вы разделяете мнение, что потенциал мер по обеспечению роста за счет госинвестиций близок к исчерпанию?
— Уровень безработицы в 5,4% заставляет задуматься о том, как и в какой степени можно использовать меры по стимулированию спроса и насколько они будут эффективны. Меры по стимулированию спроса могут быть разными: есть меры по стимулированию потребительного спроса, есть инвестиционные меры.
Если говорить о вызовах для российской экономики, то у России на ближайшее десятилетие есть три новых вызова. Они существенно отличают ситуацию от докризисной, которую мы до сих пор воспринимаем как нормальную. Хотя возврата к этому нет.
Первый — дорогая рабочая сила, в том числе по демографическим причинам. Второй — положительные процентные ставки. Можно обсуждать ситуацию 2012 года — была ли она равновесной или неравновесной. Я считаю, что было некоторое неравновесие и процентные ставки могут быть ниже. Но, тем не менее, вряд ли мы уйдем в сильно негативные процентные ставки, как это было на протяжении российской истории. И это то, к чему российская экономика не привыкла, к чему придется привыкать.
И третий вызов — инфраструктурные ограничения, о которых мы говорим все время, но сейчас они начинают играть критическую роль. Я согласна с Сергеем Михайловичем Игнатьевым (председатель ЦБ России. — «Газета.Ru»), который выступает за снятие узких мест в инфраструктуре. Я тоже считаю, что политика по ликвидации узких мест в инфраструктуре для России — это политика стимулирования инвестиций, а не стимулирования спроса.
Другое дело, что нужно внимательно смотреть, о каких инвестициях мы говорим. В первую очередь это должны быть инвестиции, экономический эффект от которых наибольший. На мой взгляд, таких проблемных точек в Центральной России, в той же Москве, очень много. И с точки зрения ускорения экономического роста в ближайшее время этим нужно очень серьезно заниматься. Инвесторы сейчас жалуются на две проблемы — дорогую рабочую силу, а также инфраструктуру, в первую очередь транспортную. Это вопрос не стимулирования спроса, это вопрос стимулирования предложения. Если мы абстрактно рассматриваем государственные инвестиционные вопросы с точки зрения спроса, то тогда нужно подумать, какие из них выбрать. А тем проектам, которые направлены на снятие ограничений по предложению, безусловно, должен быть уделен приоритет.
