Цивилизация
— Как вы оцениваете позицию России на рынке инноваций? Есть ли у страны потенциал для того, чтобы стать одной из ведущих технологических держав? Что ей необходимо и сколько потребуется времени, чтобы достичь этого результата?
— Я убежден, что Россия относится к тем немногим странам в мире, которые являются потенциальным источником инновационного развития. На протяжении последних десятилетий во всем мире технологические инновации стали основным драйвером экономического развития. Если экономика индустриальной эпохи развивалась в основном за счет классического удовлетворения естественных потребностей человека — в пище, жилье, безопасности, то в последние десятилетия экономика развивается в основном за счет удовлетворения либо латентных и неизвестных ранее потребностей, таких, например, как мобильная связь (пока мобильные телефоны не появились, никто не знал, что они нужны), либо вновь создаваемых потребностей, либо удовлетворения тех потребностей, которые раньше удовлетворять было невозможно, — потребности в глобальной, моментальной и практически бесплатной коммуникации. Реальные источники этих инноваций — это те страны, в которых есть человеческий капитал. Потребности у людей во всем мире примерно одинаковы. В этом смысле хорошо заметно то, что редко когда возникают технологические продукты, ориентированные исключительно на конкретный национальный рынок. Это возникает лишь в тех случаях, когда есть либо культурная или языковая специфика, либо какая-то особенность в организации бизнес-процессов.
Возвращаясь к потенциалу России, я думаю, что
Россия — это страна с одним из наивысших потенциалов, потому что здесь есть человеческий капитал, имеющая столетние традиции система образования, очень высокого качества фундаментальная наука. Причем на протяжении длительного периода Россия была одним из глобальных лидеров, скажем, в развитии теоретических наук, таких как математика, физика, и продолжает занимать в них лидирующие позиции.
Если взять историю присуждения филдсовских медалей (присуждается за достижения в области математики раз в 4 года, сумма премии — 15 тысяч канадских долларов. — «Газета.Ru») за весь период, Россия по количеству медалей Филдса, если я правильно помню, на третьем месте после США и Франции. У наших людей очень креативный подход. Поэтому потенциал, несомненно, есть.
К сожалению, из-за целого ряда обстоятельств, как объективных, так и в какой-то мере субъективных, наша страна на довольно длительный период времени — 30, а то и больше лет — фактически выпала из мейнстрима технологического развития.
Проблемы, с которыми мы сталкиваемся в инновационном развитии сегодня, — результат не политики последнего времени или даже 90-х годов. Это результат стратегических ошибок, которые были сделаны в Советском Союзе в 60—70-е годы.
Фактически именно тогда советское руководство (в том числе и научное) не заметило смены глобального технологического тренда и оставило страну в системе приоритетов предыдущей эпохи. Это довольно длинный горизонт, и восстановление своих позиций тоже быстро не произойдет. Здесь важна эффективная фокусировка на правильных приоритетах и готовность вкладываться, причем не только в финансовом смысле, а в первую очередь в плане развития человеческого капитала, системы образования, интеграции российской науки в глобальную и подтягивание ее под международные стандарты на довольно продолжительном периоде времени. Речь не о трех-пяти годах, а, скорее, о десяти-пятнадцати.
— Насколько различается уровень российских и зарубежных стартапов? В чем основное различие?
— Во-первых, стартапы разные на разном этапе развития. Можно говорить о сегодняшних высокотехнологичных компаниях, в том числе крупных, которые были стартапами 10—15 лет назад, — именно они определяют картину современного мира как на глобальных рынках, так и у нас в стране. Во-вторых, картина совсем другая, если сравнивать стартапы сегодняшнего дня, возникшие год назад со стартапами того же периода на зарубежных рынках.
Например, такие компании, которые сегодня, мягко говоря, стартапами не являются, типа «Яндекса», например, но «Яндекс» был стартапом 15 лет назад и в момент своего зарождения лежал в мейнстриме основного технологического тренда и основных направлений развития бизнеса. И своей историей развития, завоевания российского рынка, и роста до выхода на IPO, и превращения в компанию с глобальными амбициями «Яндекс», в принципе, ничем не отличался от стартапов того периода на зарубежных рынках. А в определенных отношениях опережал, например, Google, что и привело к тому, что Россия — один из двух в мире рынков, где Google не имеет доминирующего положения.
Если говорить о стартапах последнего периода, должен констатировать, что в области интернета основной тренд развития в последние годы — это компании, которые, ориентируясь на внутренний незаполненный рынок с низким уровнем конкуренции, повторяют бизнес-модели, уже отработанные на развитых зарубежных рынках, и при этом не имеют никакой перспективы глобального роста и экспансии просто потому, что на глобальном рынке эти ниши уже заняты.
За последние годы основные инвестиции в российские стартапы идут именно в стартапы, созданные по такой модели. Это, на мой взгляд, не слишком хорошо, хотя сами по себе эти компании могут быть хорошими и эффективно развивающимися, быстрыми с точки зрения роста и возврата инвестиций. Кстати, российский интернет-рынок стал уже одним из крупнейших рынков Европы, так что потенциал развития для этих компаний есть. Но
догоняющее развитие всегда ставит ограничения на возможность перегнать. Поэтому наиболее интересны те российские стартапы, которые имеют глобальные амбиции и с самого начала ориентируются на завоевание глобального рынка.
— Часто к вам обращаются стартаперы, которые считают, что без их проектов мир перестанет существовать, и что вы им отвечаете, чтобы вернуть их в реальность?
— Мы являемся институтом развития и фондом фондов, и непосредственно со стартаперами работают фонды с нашим участием либо фонды, которые мы консультируем и поддерживаем. К нам стартаперы обращаются далеко не всегда, а максимум, что мы можем, — порекомендовать поговорить с нашими фондами.
Прецеденты такие, естественно, бывают. Отслеживание того, что происходит на рынке, мы ведем. Мы анализируем те проекты, которые фонды с нашим участием рассматривают всерьез. Лично у меня ощущение, что до сих пор в достаточной мере не сократился культурный разрыв, связанный с ориентацией на внутренний рынок, и для очень большой доли стартаперов недостаточно понятна система приоритетов и востребованности технологий. Даже стартапы, ориентированные исключительно на национальный рынок, каким бы большим он ни был, не слишком перспективны, если у них нет глобальных амбиций. К сожалению, у нас много стартапов, ориентированных не то что на национальный рынок, а на узкую нишу внутри этого национального рынка: когда предлагается продукт, у которого потенциально один заказчик. Это, несомненно, тоже необходимо, но такие проекты нигде в мире не реализуются через венчурную модель.
В целом это вопрос ментальности. Он связан с недостаточным пониманием того, что востребовано на глобальном рынке, ощущением того, что если у тебя есть большой заказчик, то этого достаточно для того, чтобы развиться и вырасти. Но это ловушка, которая сразу ставит верхнюю планку для потенциала развития. Стартапы, выходящие из Кремниевой долины, как правило, гораздо больше ориентированы на работу на международных рынках.
— Нет перспективных и интересных проектов?
— Венчурные инвесторы инвестируют не в проекты, а в бизнесы. Бизнес — это проект плюс много чего еще: команда, понимание того, как они хотят двигаться, знание рынков, понимание своего конкурентного преимущества и т. д. То есть к технологическому проекту добавляется широкий спектр нетехнических концепций. В определенном смысле в технологическом бизнесе самое простое — это технология. И
у нас в последние годы ситуация такая, что много интересных технологических проектов и реально мало интересных технологических бизнесов.
Есть ощущение, что за последние два-три года ситуация стала немного улучшаться, по крайней мере, качество «упаковки» проектов (преобразование проекта в бизнес) стало возрастать. И это не просто пакет документов, это подбор команды, выработка бизнес-плана, определение маркетинговой стратегии, потенциальных рынков и т. д. — качество всего этого стало возрастать довольно ощутимо. Но это достижение буквально последних двух лет.
— Сколько требуется времени, чтобы преобразовать проект в бизнес?
— Это очень индивидуально. Бывают случаи и в России, и на зарубежных рынках, когда это происходит очень быстро — когда одно решение инвестора приводит к тому, что процесс запускается со страшной скоростью. А бывает, что история тянется годами.
Мы довольно часто сталкиваемся с тем, что основатели проекта и частные инвесторы, принципиально договорившись, начинают торговаться с фондом об условиях, и это процесс, который может занять год, в том числе и просто подготовка необходимых юридических документов, потому что их невозможно подготовить, пока не достигнуты все соглашения об условиях. Эти соглашения должны быть аккуратно, детально и подробно в соответствующих документах прописаны. Так вот, иногда бывают ситуации, когда за месяц принимается решение об инвестировании в стартап, а потом год тянется подготовка необходимых документов. Это особенность не только фондов с государственным участием, это бывает и в частных фондах. В значительной мере это проявление доброй воли и готовности к совершению сделки от всех сторон. Поэтому это так же индивидуально, как и все, что связано с ведением технологического бизнеса. Технологический бизнес — это не про технологию, а про людей, которые этим бизнесом занимаются.
— Что-нибудь изменилось в экономике с момента создания РВК до настоящего времени? Насколько создание стартапов в России стало популярнее?
— Это трудно измеряется, в частности, потому что из создающихся стартапов очень незначительная доля доходит до уровня, когда они даже инвестицию получают, не то что становятся известными бизнесами. Но на оценочном уровне
за последние два-три года волна пошла: стартаперская активность, проявляющаяся в количестве мероприятий для стартаперов, количестве людей, участвующих в этом, что в Москве, что в регионах, выросла в разы.
Это очень заметная разница, ее отмечают все независимые наблюдатели, в том числе и зарубежные инвесторы, которые стали в последнее время проявлять на порядок больше интереса к российским компаниям и командам, к российским технологиям, чем это было еще три-пять лет назад.
— Меняются ли с ростом активности требования к стартапам при их отборе для инвестирования? Ужесточились ли правила отбора и почему? На что фонды РВК обращают внимание в первую очередь?
— Требования к стартапам при принятии инвестиционных решений абсолютно не формализованы: нельзя сказать, подготовь такой набор документов-подтверждений-справок, удовлетвори такой набор условий, и ты получишь инвестицию — нигде в мире это так не работают.
Принятие инвестором инвестиционного решения сопровождается массой субъективных факторов. Например, ни один разумный инвестор не проинвестирует в компанию, возглавляемую человеком, который ему неприятен. Ведь он не просто денег дал — ему годами потом с этими людьми работать. Для этого даже существует специальный английский термин «people chemistry» — как бы химическая реакция между людьми. Поверьте, это очень значительный фактор принятия инвестиционного решения. Один инвестор с этим основателем компании чувствует взаимную симпатию, им просто работать, и инвестиционные решения принимаются гораздо проще. А другому инвестору с тем же самым человеком из той же самой компании неприятно общаться, и инвестиционное решение не будет принято никогда.
Поэтому говорить об ужесточении, равно как и о смягчении, невозможно, потому что это в принципе неформализуемый процесс.
— Какой сектор и регион, в котором развиваются стартапы, вы бы оценили как наиболее успешный и перспективный, где наибольший поток идей?
— Самый быстроразвивающийся у нас сектор — это информационные технологии и в особенности интернет-проекты. Причем
в интернете подавляющее большинство инвестиций идут в проекты электронной коммерции — интернет-магазины, скидочные или купонные системы и т. д. Но подавляющее большинство этих стартапов, если не 100%, — заимствование моделей, которые себя уже продемонстрировали на зарубежных рынках. Соответственно, это компании, имеющие изначальный ограничитель роста.
Последние два года мы наблюдаем устойчивый рост интереса к проектам и инвестициям в компании, работающие в области биотехнологий. Это новое для нашей страны явление. Мы пока не видим всплеска инвестиций в альтернативную энергетику, которая сейчас во всем мире является одним из основных секторов инвестиций в венчурные проекты. Что-то происходит, но это еще не приобрело такого масштаба, как в биотехнологиях, не говоря об интернете.
В региональном разрезе подавляющее большинство интересных компаний, проектов приходит из Москвы — это понятно и объяснимо, именно здесь сконцентрирован человеческий потенциал, и именно Москва наиболее интегрирована в глобальный мир, став в последние десятилетия новым «окном в Европу». Но среди регионов тоже уже обозначились свои чемпионы — в первую очередь Томск, который сильно выделяется на фоне остальных. Также это Казань (Татарстан) и Санкт-Петербург.
Для нашего фонда посевных инвестиций Томск сейчас стал чуть ли не основным генератором новых бизнесов. И это объяснимо, потому что в Томске произошло стечение нескольких обстоятельств. С одной стороны, это очень высокообразованный университетский город, думаю, единственный город в нашей стране, в котором студенты составляют около 20% населения города, то есть в пятисоттысячном городе около ста тысяч студентов — концентрация вузов зашкаливающая, больше такого нигде нет. С другой стороны, там была очень серьезная и долгосрочная поддержка региональных властей. Поэтому там инновации приобрели массовый характер.
— Частных инвестиций больше, чем государственных?
— Конечно. Наша задача — стимулировать привлечение частных инвестиций. Государство никогда не будет в состоянии заместить собой частного инвестора. Поэтому все институты развития, не только мы, но и «Роснано», и «Сколково», работают по модели частно-государственного партнерства и ориентированы на привлечение частных инвесторов. Мы как очень положительный тренд рассматриваем то, что за последние два года доля нашего присутствия на рынке доступного венчурного капитала снизилась в два раза.
— Как вы оцениваете заинтересованность зарубежных инвесторов? Опасаются ли они выходить на российский рынок?
— Я считаю, что привлечение зарубежных инвесторов — чрезвычайно важная и актуальная задача. Я уверен, что без привлечения зарубежных инвесторов реального масштабного выхода на международные рынки просто не может произойти. Причина в том, что
зарубежные инвесторы кроме денег приносят гораздо более важную вещь — свое понимание и знание рынков, культуру работы на глобальных технологических рынках. Изнутри этому неоткуда взяться.
Все страны, вышедшие на путь технологического развития, — Израиль, Финляндия, Сингапур, Индия, в последние годы и Китай — все активнейшим образом работали с зарубежными инвесторами и через них осуществляли трансфер экспертизы, знаний, использовали их как механизм доступа к глобальным рынкам.
Венчурный инвестор, приходя в проект, приносит не только деньги, но в первую очередь свой опыт, знание рынков и связи. Любой серьезный венчурный инвестор работает с компанией, в которую он проинвестировал: его кровный интерес, чтобы она была успешной. Он помогает ей в том числе через использование своих персональных сетей. Это огромный фактор помощи.
Поэтому мы считаем, что было бы очень хорошо, если бы у нас выработалась культура соинвестирования с партнерами, в том числе и зарубежными, синдицирования инвестиций. К сожалению, до сих пор очень многие фонды, как частные, так и даже фонды с нашим участием, очень любят иметь контроль над проектом, который размывается, если есть соинвесторование. Тем не менее в реальности это соинвестирование делается для снижения рисков и для повышения качества.
— Сколько компаний, в которых есть участие РВК, являются резидентами «Сколково» или вышли на мировой уровень? Как с прошлого года изменилось количество партнеров, с которыми РВК вкладывает в проекты?
— Портфель компаний всех фондов РВК, за исключением зарубежных, составляет порядка 120 проектов. Из этих 120 проектов компаний около 30, то есть четверть, являются участниками «Сколково».
Что касается партнеров, их много, только у ФПИ в настоящее время больше 100 венчурных партнеров. Наша партнерская сеть очень большая, и она включает не только инвесторов: у нас есть венчурные партнеры, это компании-упаковщики, которые занимаются поиском проектов, партнеры по образовательным проектам, консалтинговые и маркетинговые партнеры и многие другие. Их количество достигло такого, что нам пришлось в компании создать службу по работе с партнерами, чтобы отбирать, инициировать и координировать активности и т. д.
Вообще вся деятельность компании осуществляется по семи основным программам, по каждой из которых есть партнеры.
— Какова программа инвестирования РВК на 2012 год и 2013 год? Сколько проектов могут получить инвестиции от фондов РВК в 2012 году?
— Мы не можем это планировать, потому что этим занимаются фонды. Мы можем планировать, сколько новых фондов мы можем создать, какие объемы денег в эти фонды перейдут. Инвестирование фондов в проекты или конкретные компании занимает достаточно длительный период. Скажем, фонды, созданные в 2008 году, сейчас только подходят к середине своего инвестиционного периода — это довольно длительные процессы.
Можно сравнить, что изменилось за год. По текущему срезу общий объем фондов с нашим участием составляет порядка 26 млрд рублей, из которых наших денег чуть больше половины — примерно 16 млрд рублей. Из этих денег непосредственно в компании проинвестировано 10,2 млрд рублей. Соответственно, примерно 16 млрд рублей еще доступно для следующих раундов инвестиций или для инвестирования в новые компании.
Год назад объем фондов с нашим участием был примерно таким же, он за год изменился очень незначительно. Объем средств, проинвестированных в компании, на начало 2011 года составлял около 6 млрд рублей, к концу 2011 года — 9 млрд рублей. То есть за 2011 год было проинвестировано в компании около 3 млрд рублей. В ближайшие полтора-два года РВК намерена вложить порядка 19 млрд рублей в венчурные фонды. Если раньше наша доля в частно-государственных фондах была равна 49%, то теперь мы готовы входить в капитал на правах миноритариев, скажем, на 20—25%.
Планируется создать несколько видов фондов: диверсифицированные фонды — посевные на основе частно-государственного партнерства объемом от 90 млн до 1 млрд рублей и фонды ранней стадии объемом до 5—10 млрд рублей, а также специализированные отраслевые (кластерные) фонды.
В посевных и предпосевных фондах наша доля составит до 75% капитала, в фондах ранней стадии мы будем участвовать как миноритарии, а в специализированных фондах на первом этапе РВК будет якорным инвестором, а в дальнейшем наша доля будет размываться частными деньгами. Отраслевая принадлежность портфельных компаний должна соответствовать списку приоритетных направлений технологического развития России или списку критических технологий, утвержденных президентом России, — всего порядка 35 направлений. Само собой, есть и запрещенные для инвестирования области — производство алкоголя, игорный бизнес и так далее. Инвестиции в традиционные индустрии, такие как строительство, добыча нефти и газа, также не приветствуются, если в проектах отсутствует мощная инновационная составляющая. Портфельные компании фондов с нашим участием — это в первую очередь компании, ориентированные на создание интеллектуальной собственности.
— Как изменился объем венчурного рынка в России с прошлого года по начало 2012-го и за эти полгода?
— Последнее исследованием мы делали на декабрь 2011 года. На тот момент мы оценивали общий объем доступных для инвестирования денег, включая то, что уже проинвестировано, и то, что доступно для инвестирования на российском рынке, в размере около 4,5 млрд долларов — примерно в 130—140 млрд рублей. За последние полгода он, конечно, увеличился, но не радикально. Ориентировочно 150—160 млрд рублей, которые могут быть проинвестированы в проектные компании, в фондах есть. Предыдущее исследование мы делали летом 2010 года, объем был примерно в два раза меньше — тогда мы оценивали весь рынок примерно в 60 млрд рублей.
То есть предложение так называемых Smart Money («Умных денег») более чем удвоилось.
Общее количество фондов, активно работающих на этом рынке, составляет, по последним подсчетам, 112, управляют фондами 90 профессиональных команд — управляющих компаний. Общее число сделок на венчурном рынке исчисляется сотнями.
— Расскажите о международной деятельности РВК.
— Кроме чисто инвестиционной у нас есть программы развития, по которым мы делаем довольно много. Можно говорить о всякого рода активностях, связанных с участием в международных форумах, ассоциациях. У нас большая программа по гостевым бизнес-инкубаторам, когда команды российских стартаперов вывозятся на какое-то время в Кремниевую долину или в Бостон. Мы планируем, что это будет расширяться в другие инновационные регионы — Великобританию, Израиль, Сингапур. Эта часть деятельности, с нашей точки зрения, очень полезна, потому что это механизм установления контактов с основными игроками мирового рынка — с фондами, другими стартаперами, участие в международных сетях, это преодоление той изоляции российского технологического рынка, которая была особенностью во всех секторах, кроме информационных технологий и интернета.
Вторая сторона деятельности инвестиционная. У нас есть некоторое количество маленьких фондов в зарубежной юрисдикции с нашим участием и с участием наших партнеров, в том числе российских, например, у нас есть совместный фонд с Татарстаном. Эти фонды инвестируют в проекты, представляющие с нашей точки зрения технологический интерес для российской экономики, но только соинвестируют с другими крупными фондами и компаниями. Это не очень большая по масштабу деятельность, соответственно, денег там немного.
Либо наши фонды входят в качестве ограниченных партнеров в фонды под управлением ведущих венчурных фирм. У нас сейчас инвестиции сделаны в самый топ Кремниевой долины, в фонды под управлением IVP (Institutional Venture Partners), DCM, Trident. И венчурные фирмы Кремниевой долины инвестируют в перспективные проекты на мировом рынке, включая те, которые связаны с Россией.
Сегодня достаточно типовой моделью стала модель стартапа, особенно в области информационных технологий в широком смысле, когда центральный офис, продажа и продвижение продуктов калифорнийские, а Research & Development — российские.
Это не то чтобы совсем массово, но из штучных это стало превращаться в довольно распространенное явление. Нам такие компании интересны, даже если формально они не являются российскими резидентами, но создают высококвалифицированные, высокопроизводительные рабочие места в России, а с другой стороны, позволяют производить трансфер навыков, опыта в тех областях, которых здесь не хватает. Это области, связанные с ведением бизнеса, маркетинга, организации продаж, управления инженерными процессами. Для российского стартапа это не так важно, но когда он начинает расти, то практически каждый упирается в проблему организации инженерных процессов для масштабирования своей разработки.
Некоторые компании из нашего российского портфеля начали выходить на глобальные рынки. Причем есть примеры, когда это происходит с большим успехом, начиная с того, что некоторые портфельные компании даже фонда посевных инвестиций (т. е. компании совсем ранних стадий) работают с зарубежными заказчиками. Совсем недавно была информация о достаточно больших зарубежных продажах одной из портфельных компаний ФПИ. Из портфеля других фондов, например, «Русские навигационные технологии» — одна из крупнейших российских компаний из нашего портфеля — очень успешно работает на международных рынках, в первую очередь в странах третьего мира, потому что использует технологии ГЛОНАСС, а к этому большой интерес во многих странах, но не в Америке и не в Европе, а в таких странах, как страны БРИКС.
— Вернемся к России. Вы согласны с тем, что IT-сектор будет по-прежнему получать полную поддержку со стороны государства с учетом смены правительства?
— Если честно, не понимаю, в чем заключается поддержка правительства. В сложившихся технологических областях российской экономики IT — самый зрелый рыночный сектор. У него не было советского наследия, поэтому он формировался в постсоветское время исключительно на рыночных условиях по международным стандартам. Самая главная поддержка государства для таких секторов — не мешать, ну и создавать условия для развития. И я не ожидаю, что какие-то политические изменения, тем более что их, по-моему, и нет, могут как-то повлиять на поддержку. Всем понятно, что это относится к стратегическим направлениям развития. Но с точки зрения наших приоритетов мы его не считаем особо приоритетным, хотя и не дискриминируем по отношению с другими секторами, в частности, из тех соображений, что это сектор, в котором сегодня достаточное предложение частных денег. Частные инвесторы как раз в сектор IT и особенно интернет инвестируют. А к инвестициям в другие технологические сектора — биотех, альтернативную энергетику — частные инвесторы у нас пока с опаской относятся.
— Как кризис может отразиться на индустрии?
— Я бы не рискнул делать прогнозы, потому что пока неясно, какую форму и какой масштаб этот кризис приобретет. Но, в чем я твердо уверен, парадигма развития не изменится. А парадигма развития заключается в том, что
технологические бизнесы будут все в большей степени становиться драйвером экономики. И наиболее успешными будут те страны, которые эффективно проэксплуатируют эту новую парадигму, сложившуюся в последние 20—30 лет.
— Как вы видите будущее технологического сектора в России в перспективе на 10 лет?
— Есть стратегия инновационного развития, утвержденная правительством, в которой все цифры приведены — рост, доля инновационной продукции, объемы денежных средств. Это важно, но самым важным является сдвиг в общественном сознании. Думаю, что через 10 лет профессия ученого, преподавателя, технологического предпринимателя станут наиболее почетными и востребованными профессиями в нашей стране. Молодежь будет хотеть идти не в чиновники и не в «Газпром», а заниматься этой работой. Это определяет все.
— В середине июня РВК сообщила о выделении 19 млрд рублей на создание новых фондов посевных инвестиций и ранней стадии. В партнерстве с какими компаниями планируется их создавать, по каким направлениям? Какие из них будут сформированы в этом году? Определен ли список претендентов на инвестиции, сколько их и какие это компании, из каких секторов? Кто первый получит средства?
— Это абсолютно конфиденциальная информация. Главное, весь процесс построен таким образом, что мы объявляем то, что в мировой практике называется RFP (Request for proposal) — запрос на предложения, и ждем от рынка предложений. На сегодняшний день десяток таких предложений по нашему участию в фондах под управлением разных компаний, венчурных фирм, как российских, так и зарубежных, уже есть. Но сказать, что этим десятком ограничится или что это будут какие-то конкретные фирмы, на этот момент нельзя, потому что это постоянно идущий процесс. И мы вовсе не предполагали и не говорили о том, что объявленные 19 млрд рублей будут выделены и проинвестированы в фонды в этом году, это лишь некая предельная граница, максимум. Мы думаем, что реально до конца года мы станем участниками в двух-трех фондах в лучшем случае. Естественно, сделки будут объявляться по мере готовности.
— Для чего РВК вместе с московской биржей создают Russian Innovation IPO Club? Когда он будет сформирован? Будет ли он консультировать молодые компании при подготовке к IPO или это будет тусовка уже публичных компаний? Каковы условия членства и основные задачи клуба? Список членов клуба уже сформирован?
— Тусовочный элемент имеет место, и он на самом деле важный, потому что нужно знакомиться, создавать сети связей — это необыкновенно сильный драйвер развития везде и всегда, особенно в стартаперском технологическом бизнесе. Клуб уже создан, состоялось его первое собрание, которое прошло очень интересно. Я сам там познакомился с несколькими людьми, про которых раньше слышал, но лично не встречался. Клуб для того, чтобы те, кто уже вышел на IPO, могли помогать друг другу, и бирже, и другим компаниям, которые планируют выходить на IPO, в том, как правильно организовывать этот процесс. Несмотря на то что мы венчурная компания, мы стараемся совместно с другими институтами развития, частными участниками рынка отстроить всю цепочку развития бизнесов вплоть до IPO, а она включает как один из необходимых этапов в этом смысле сотрудничество с биржей.
На клуб приглашались в первую очередь руководители тех компаний, которые уже прошли IPO на рынке инноваций и инвестиций ММВБ, и те компании, которые планируют туда выходить в ближайшее время и уже начали с биржей разговаривать. Следующее заседание планируется провести осенью. Предполагается проводить 3—4 заседания в год.
— С учетом требований к госструктурам по раскрытию информации о бенефициарах своих контрагентов и аффилированности топ-менеджеров проводила ли РВК или фонды РВК проверку компаний, которые получали от нее инвестиции? Каковы результаты этих проверок?
— Проверку по собственным контрагентам мы проводим систематически. По компаниям, в которые инвестируют фонды с нашим участием, это в первую очередь задача фондов. Мы тоже отслеживаем этот процесс, на данный момент не могу сказать, что там есть какие-то факты, которые вызывали бы настороженность.
