Цивилизация
Говорят, постмодерн давно умер, однако поминки так затянулись, что никто уже и не помнит, хоронили кого-нибудь или просто померещилось. Привычка к стилевым винегретам настолько прочно засела у художников и искусствоведов в подсознании, что терминология фактически ни на что не влияет. Разонравилось слово «постмодернизм» – извольте, пусть будет, к примеру, «новый историзм». За звучной формулой, примененной куратором Аркадием Ипполитовым к выставке Ильи Пиганова «Том второй», стоят те же принципы, только в профиль. Побросать на разделочный столик стихи Михаила Кузмина, романы Марселя Пруста и Оскара Уайльда, персидские орнаменты, фрески Филиппино Липпи, оперы Мусоргского, фильмы Пазолини и Гринуэя, все это покрошить, перемешать, приправив фирменным соусом.
Ну что ж, пусть будет новый историзм. Хотя «покойный» постмодернизм все же привычнее и конкретнее.
Второй том обычно следует за первым, и в данном случае порядок соблюден, хотя выставка Пиганова «Том первый» проходила в ЦДХ аж девять лет назад. Основное отличие нынешней экспозиции в Музее архитектуры от той, стародавней, состоит в выраженной пространственности и функциональности объектов. То есть вместо прежних панно фигурирует по преимуществу авторская мебель – табуреты, комоды, ширмы, поставцы. Хотя нельзя сказать, что Пиганов окончательно переквалифицировался в дизайнера. Эти вещицы скорее антидизайнерские: они не слишком удобны, избыточно разукрашены, намеренно архаизированы и чересчур многозначительны.
Мебель от Пиганова производит впечатление раритета и бутафории одновременно.
Сделано-то все крепко, солидно, с применением ноу-хау: на деревянную поверхность переносятся фотографированные коллажи, которые затем проклеиваются прозрачным пергаментом и покрываются лаком. С виду – музейные экспонаты, но что-то в них выдает не просто новодельность, а какую-то даже самопальность. Так в советские времена с одного взгляда распознавались джинсы, «запиленные под фирму» в домашних условиях. Впрочем, имитационный характер пигановских объектов и не скрывается. Историзм историзмом, но задачи превзойти старых мастеров никто не ставит. Декларируется эмоциональное с ними родство, а выставка названа «попыткой воскресить элегантность ренессансного переживания интерьера».
Здесь ни завитушки в простоте.
Стол «Мясо барокко» должен вызывать в памяти преувеличенную роскошь дворцов и навевать раздумья о плотской сущности духовных произведений.
Панно «Дитя Макона», где репродуцирована композиция неизвестного итальянского художника XVI века, подразумевает двусмысленность католицизма: «Включенный в декоративное панно, агнец становится превосходным украшением любой столовой». Шкаф «Книги Просперо» напоминает о ренессансных обманках, имитирующих корешки фолиантов, и одновременно развивает тему гринуэеевского фильма. Орхидея из «Любви Свана» – намек на прустовскую коллизию и символ обладания без обладания. Ну и так далее – комод «Данте», шкаф «Ошибка Фрейда», стол «Пророк». Душноватая, несколько болезненная, почти выморочная красота, перегруженная аллюзиями. Не новый историзм, а новый декаданс.
Изысканность, как известно, хорошо оттеняется намеками на порок, так что гомоэротические компоненты здесь неминуемы.
Особенно забавным показалось приведенное в каталоге описание сна, будто бы подтолкнувшего художника к созданию консоли «Эрос и Танатос». Речь о двух путти, которые «своими грязными требованиями и настойчивыми ласками заставили бедного творца думать сквозь сон о реальности уголовной ответственности за педофилию». Интересно, сколько дают за совращение амуров?
Словом, сплошные цветы зла, сезоны в аду, искушения святого Антония и поиски утраченного времени. С такой меблировкой хорошо сидеть в бархатных рейтузах при задернутых шторах, манерно затягиваясь пахитоской и лениво роняя фразы насчет прерафаэлитской образности… Как говаривал Оскар Уайльд, эпохи живут в истории только благодаря своим анахронизмам. Остается собрать эти анахронизмы воедино – и можешь сам угодить в историю.
«Илья Пиганов. Том второй». В Музее архитектуры (Воздвиженка, 5) до 26 апреля.
