Цивилизация
За каждой пьесой братьев Пресняковых нынче встают в очередь. Вот и «Изображая жертву» сначала сыграли в Англии, потом наступила очередь московского МХАТа, и только третьим по списку оказался ТЮЗ из родного драматургам Екатеринбурга. Незадолго до мхатовской премьеры выход московского спектакля чуть не сорвался: какие-то радетели нравственности, узнав о том, что в пьесе Пресняковых есть матерные слова, пытались не пустить это неприличие на священные подмостки, но, слава богу, Табаков проявил мудрость, заткнул уши, и все обошлось (впрочем, принятая в Европе надпись на афише: «Осторожно, в спектакле звучит ненормативная лексика!» — мхатовской постановке не помешала бы).
Но про мат потом. Сначала – сюжет.
Речь у Пресняковых идет про молодого парня Валю, который работает в милиции, участвуя в следственных экспериментах и изображая жертву. Как он сам объясняет в трудную минуту, это оттого, что он боится смерти и пытается таким образом как бы получить от нее прививку. У парня есть подруга, на которой он не собирается жениться, отец его недавно умер, а вдовая мамаша планирует начать совместную жизнь с дядей. Тут к герою по-гамлетовски является мертвый отец в форме морского офицера и торжественным белым стихом объявляет, что его убили жена с братом, задумав прелюбодейство.
К финалу, понятно, Валя отравит и маму с дядей, и назойливую подругу заодно.
Теперь главное – не принимать этот душераздирающий сюжет слишком всерьез. Кириллу Серебренникову, прославившемуся именно постановками новой драмы, такой рецепт известен. И если даже трагическую пьесу Василия Сигарева «Пластилин», написанную искренно и прямолинейно, Серебренников умудрился упаковать в клоунские штаны, то уж в издевательско-абсурдистской комедии Пресняковых строчит пулеметчик за синий платочек такой очередью из гэгов, что мало не покажется. Поклонники спектакля «Терроризм» — того же Серебренникова по тем же Пресняковым в том же МХАТе – не дадут соврать – веселье бьет через край. К тому же большинство актеров перешло из «Терроризма» в новый спектакль Кирилла. У Серебренникова лучшие шутки всегда связаны с переодеваниями, вот и в «Жертве» есть такой умопомрачительный концертный номер с синхронными пловчихами, которых изображают два здоровенных парня с томными лицами, в купальниках и туфлях на каблуках.
Когда они исполняют на суше свой синхронный номер, а потом вредничают, не разрешая герою лезть в бассейн без сменных плавок, — это стоит пары Леммон--Кертис из «В джазе только девушки».
Серебренников поставил спектакль стремительный, яркий и идеально отлаженный, как высококачественная заводная игрушка. Пожалуй, в нем даже слишком много этой яркости, чрезмерно гротескного, пародийного тона, будто, подозревая в зрителе дурака, он стремится объяснить каждый пресняковский намек. На самом деле глумливая драматургия Пресняковых чурается определенности и имеет скорее западные киношные образцы вроде ироничных Коэнов, где ни в одну минуту нельзя сказать – всерьез это или издевка. У нас в театре такой традиции нет, и многие за то и не любят екатеринбургскую парочку, что пьесы «бессердечников» Олега и Владимира «полюбить душой» невозможно. В них совсем нет прямого высказывания, а из-за каждого душераздирающего монолога торчат рожки чертей-Пресняковых и их саркастическая ухмылка.
В спектакле такая зыбкая тонкость не очень получается, здесь скорее лихо раскачивающиеся качели, и то главный герой, которого играет красивый студент Петр Кислов, рвет жилы и плачет в своих гамлетовских метаниях (представьте, что так бы вел себя, к примеру, герой джармушевского «Мертвеца»!), а то прочие персонажи устраивают клоунские представления. Идеальное попадание случается только, когда в этой безумной среде «представляльщиков» оказывается большой артист старой школы (как сто лет назад великий Варламов говорил Мейерхольду: «Ну-ка стилизуй меня!»). Алла Покровская включается в пресняковскую вакханалию со всей своей актерской убедительностью и доверчивостью к этому дикому тексту. Она изображает эдакую старуху Баттерфляй из российского суши-бара, хлопотливую, словоохотливую и задушевную, как отечественная официантка. Белит лицо, носит черный парик и красное кимоно и говорит: «Хозяин сказал: ты будешь пожилая японка с судьбой – чтоб цепляло, чтоб не как у всех». А потом в микрофон читает с чувством какую-то дребедень в духе Эдуарда Асадова про английского матроса в японском порту:
«А в углу красивая японка \ напевала что-то про любовь \ вспомнилась родимая сторонка\…» (дальше не помню).
Надо сказать, что филологи Пресняковы умеют, так это погрузить свой текст в густую среду литературных ассоциаций. Вот и здесь: то Гамлет, то Баттерфляй, а то, напоминая о толстовском «Воскресении», инсценировку которого братья недавно написали по заказу «Табакерки», ввернут про одного из убийц: «Закиров просит его подальше в Сибирь, чтобы духовно очиститься». А в ответ энергичный Серебренников смело набивает спектакль рискованными театральными метафорами, на которые он мастер. Может, помните в одной из его самых знаменитых постановок – «Откровенных полароидных снимках» — он приспосабливал стриптизерский шест, чтобы изобразить сцену гомосексуальной любви, где один из партнеров – мертвец на больничной каталке (у мертвого шест торчал между ног, а живой буквально нанизывался на него). Вот и в эротической сцене «Жертвы», где герой просит девушку, чтобы она для остроты ощущений слегка придушила его шарфиком, подруга весьма убедительно дрочит второй хвост длинного шарфа.
Ну и, наконец, про матерщину.
Возникает она только один раз, зато по полной программе. Воспаленный и патетический монолог милиционера (его смешно играет Виталий Хаев), которого достали бесконечные бессмысленные убийства, набит матом так, что пафос его речи оказывается снят полностью. «Вы откуда, нах, прилетели все? — орет капитан, — все пох – идут работать на такие ответственные работы, а потом п-дец наступает везде…» А дальше, заливаясь, слезами переходит на всю нашу жизнь: «В футбол, бл, играть надо, а они визажистов с собой берут, стилистов, в итоге все про…бывают…». Большая часть зала хохочет – причем скорее от неожиданности, от самого факта нарушения запрета, чем от того, что текст смешон. Кто-то стекленеет от ужаса.
Слева от меня помирал от смеха Сергей Юрский, справа – девушка гневно шептала выведшему ее в театр кавалеру, что хотела бы кинуть в актера гнилым помидором, чтобы замолчал.
Спектакль заканчивался стройным хоровым пением: все герои, одетые в матросские костюмы, выстроившись в три ряда, проникновенно исполняли «Прощайте, скалистые горы» и отдавали зрителям честь, словно с борта тонущего корабля, а «японка» в отдалении махала белым платочком. Пресняковы выскочили на поклоны в таких же бейсболках, в какой ходил их главный герой. Не дожидаясь аплодисментов, за моей спиной девушка звонко тараторила в телефон: «Мама, все уже кончилось, мне очень понравилось, а папе – совсем нет!». Это был успех.
