Цивилизация
Про Дэвида Салле не принято говорить без слов «дискурс», «интенция» и «конвенциональность». Отчасти это связано с привычкой арт-критиков к философскому лексикону, почти как у колхозников к мату. Но дело еще и в другом. В случае с Салле важно подчеркивать интеллектуальную составляющую его творчества, потому что иначе выйдет чересчур бесхитростно, что ли. Ведь больше двадцати лет имя этого художника начертано на знамени обновленного постмодернизма, а значит, все у него должно быть по-взрослому, без сопливой лирики и расплывчатой интуиции. При помощи наукообразных выражений автору приписывается метод, которому тот будто бы неотступно следует. Дэвид Салле не отказывается: да, метод есть, только поди разбери, как он соотносится с чужими практиками и куда ведет в перспективе. Своими комментариями художник постоянно снижает пафос — и, кажется, делает это искренне.
Сегодня Салле – чистый живописец, хотя начинал когда-то с видеоарта и фотоколлажей. Эволюция, между прочим, совершенно обратная нашим передовым исканиям последнего десятилетия.
Нью-йоркского мэтра по-прежнему занимает изобразительный язык, адекватный современности, однако он давно преодолел искушение модными технологиями. Пока вокруг твердят, что живопись окончательно убита фотографическими, киношными и дигитальными образами, этот любимец продвинутой критики спокойно адаптирует медийные приемы к живописанию. Вроде бы ход не новый: нынче навалом работ, где красками по холсту имитируются, допустим, телевизионный кадр или картинка с компьютерного монитора. Но это больше из области стеба, а у нынешнего нашего гостя искусство столь же серьезное, сколь ироничное. И почти монументальное.
Для первой московской персоналки привезены восемь произведений. Хотя как считать, ведь опусы художника часто составлены из двух-трех автономных изображений, втиснутых в общую раму. Принцип монтажа остается здесь основополагающим, то есть совокупность фрагментов у Дэвида Салле заведомо значительнее их арифметической суммы. Откуда берется приращение смыслов, сразу не сообразишь, поскольку фрагменты сочетаются по схеме «в огороде бузина». Когда два цветка, раскрытая книга и голый мужской торс образуют композицию с названием «Чтение» – это ладно, переварим как-нибудь. Но вот триптих из веточек чертополоха, фруктового натюрморта и другого торса, уже женского, именуется «Паровая машина». Тут-то что прикажете ощущать?.. В действительности художник не подразумевает верных ответов. Если это и ребусы, то такие, где комбинации знаков должны завораживать сами по себе. Как у Швейка в загадке: «Стоит четырехэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон, на крыше – два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по два квартиранта. В каком году умерла бабушка швейцара?». В данном случае правильным ответом будет: «Бабушка швейцара бессмертна».
Вот что подразумевает Салле: всякая голова – проходной двор для визуальности. Прямым зрением мы можем наблюдать за дорогой, периферийным – за девушкой в соседнем авто, при этом на сетчатке глаза будет медленно гаснуть вспышка от яркой рекламы, а в памяти по прихотливой ассоциации мелькнет сцена из прошлогодней поездки в Анталью.
Такой одномоментный набор нам не кажется странным, мы его даже не фиксируем. А Дэвид Салле работает с этим феноменом, придавая ему фундаментальность. И для него несущественно, родился ли образ из воспоминания, из натурного впечатления или из месива на телеэкране в процессе переключения каналов. Главное, чтобы при монтаже эти картинки давали эффект – нет, не рекламный или политический, как у конструктивистов, а скорее чувственный. Кто-то возразит, что такая задача успешно решается в кинематографе, а живопись для этого слишком архаична и неповоротлива. Но Салле подобными доводами не проймешь. В его системе координат Ахиллес никогда не догонит черепаху.
«Расколотые миры. Принципы монтажа». В Stella Art Gallery (Скарятинский пер., 7) до 15 августа.
