Культурные встречи России и Германии продолжаются уже два года. Декабрьские вечера в ГМИИ были одним из продуктов этой программы, еще раньше в Германии прошла выставка «Москва-Берлин», скоро она приедет и к нам (почему-то в залы Исторического музея, а не в Третьяковку). Образовавшуюся паузу заполняет фотографический проект «О телах и других вещах. Немецкая фотография в ХХ веке», полностью оккупировавший залы Московского Дома фотографии.
Выставки, построенные на основе кураторской концепции, но претендующие на пафос национального представительства, — не новость. Нечто подобное американцы показывали в прошлом году в Музее личных коллекций – фотографии из МОМА, отобранные с определенным замыслом. В МДФ выставлены снимки авторитетных мастеров разного времени, но не в стандартной ретроспективе, что, видимо, теперь считается скучным и вообще –дурным тоном, а по зигзагу, очерченному напряженной кураторской мыслью.
«О телах» – понятно: весна, фотографы протерли свои «цейсы» и приготовились снимать всеобщее разоблачение… Выставочная жизнь так же поводит мартовским носом в поисках телесности. Разные московские кураторы уже тоже задумали кое-какие экспозиции с эротическим оттенком. А вот что значит в этом контексте «…и других вещах» — можно только гадать, пока не попадешь в залы МДФ.
Все оказывается серьезнее банальной обнаженки, хоть бы и качественной.
«Другие вещи» – это любые атрибуты внешнего по отношению к телу мира. Взаимодействие тела как индивидуальной единицы со всем «другим» становится моделью для социально-политических и коллективно-бессознательных конструкций, а выставка фотографий превращается, ни много ни мало, в историю Германии. Отсчет начинается после первой мировой: в состоянии болевого шока немцы смотрят друг на друга и, в лучшем случае, как Август Зандер, различают социальные типы Веймарской республики: нотариус, кретин, жена архитектора, студент… Далее – «Новое видение» Ласло Мохой-Надь, «Новая вещественность» Вернера Мантца, что-то вроде «новой античности» Лени Рифтеншталь и тому подобное – через исторические и культурные перипетии ХХ века вплоть до наших дней.
Если попытаться восстановить хронологию в разбросанной экспозиции, то наиболее внятная и по-настоящему интересная часть – до национал-социалистических маршей и аналога «Летающей попы» Бородулина («Победительница» Лени Рифтеншталь) включительно. Хотя и после второй мировой появляются по-своему совершенные образцы светописи, вроде минималистского продолжения «Новой вещественности» Петера Кетмана. А потом – после фэшн-фотографии шестидесятых («Микки в яблочно-зеленом креповом платье с кокеткой и рукавами в нежно-желтом тоне» Ф.К. Гундлаха) начинаются странные изломы – не столько изображения, сколько сознания фотографа. Наверное, время такое: хоть достань пенис, как на снимке у Герберта Тобиаса, хоть в течение десяти лет снимай изменения одной и той же точки городского ландшафта, как Михаэль Рютц, – постмодернизм не отпустит из своей рефлексирующей, замороченной философичности и не избавит от смутности намерений. За редким исключением, вроде «Созерцания солнца в полночь» Катарины Зивердинг, снимки не вызывают эмоций, разве что физиологическое содрогание или напряженное «вдумывание». Такое ощущение, что в цифровой век человеческое тело вообще начинает восприниматься фотографами как непонятный сбой в матрице, как ошибка.
Московский Дом фотографии. Остоженка, 18. «О телах и других вещах. Немецкая фотография в ХХ веке» — до 15 апреля.