Цивилизация
— В одном из своих интервью вы сказали, что различаете два типа переводов – халтуру и перевод «для души». К какому из этих типов «Гарри Поттер» был ближе?
— Слово «халтура» не стоит воспринимать буквально. Им мы обозначаем перевод, который ты не стал бы делать, если б не было заказа. В этом смысле «Гарри Поттер» — халтура. Но это не значит, что мы делали перевод на скорую руку или левой ногой, работали мы так же изо всех сил. А тем, что левой ногой, мы не занимаемся, ни Бабков, ни я, ни Мотылев.
— Какое впечатление у вас оставила книга Ролинг? Сложно ли было переводить?
— Переводить было не сложно, она довольно аккуратно пишет. Аккуратно – это значит, что она не относится к тому типу писателей, которые очень нестандартно пишут, необычно строят фразы и которых очень трудно переводить – пыхтеть приходится над каждой фразой. А Ролинг удобна для перевода – она знает, что хочет сказать, и может это сказать.
Единственное, но это не сложность, а скорее необычность – она никогда не употребляет слова, содержащие упоминание как Бога, так и дьявола, и это дистанцирование от религии явно намеренное.
Как выяснилось, довольно сложно обходиться без всяких привычных «боже мой» или «ну и бог с ним» — слишком густо они в нашем языке. Вот это, пожалуй, единственная трудность.
— Странно. Обычно переводчики Ролинг жаловались, что переводить сложно – слишком много игры слов в названиях, фамилиях и т. п.
— Во-первых, очень много переведено в предыдущих книгах, а отклоняться мы не могли – нельзя же, чтобы читатели первых книг ломали голову, как кого переименовали. Новые вещи появлялись, но придумать говорящие имена вовсе не сложно. Другое дело – удачно придумано или нет, но тут не мне судить.
— Почему так поздно выходит русский перевод, ведь почти во всех странах переводы уже появились? Вы запросили много времени для работы?
— Да нет, времени как раз было немного. Три месяца на перевод, и месяц мы сводили текст воедино, что весьма непросто: выверить все «вы-ты», номера этажей, названия и т. п. Но вроде вычистили. Так что для такой объемной книги – это немного. Для меня лично это был маленький срок – я просто все лето не вставал со стула. А что касается более оперативных переводов – насколько мне известно, там работали большие коллективы переводчиков.
— А кто какую часть переводил, не скажете?
— Нет, мы решили не говорить. Все равно же начнут копаться, сравнивать, вот мы не сговариваясь и условились, что за перевод отвечаем все вместе.
— А по стилю не угадают?
— Стиля у переводчика быть не должно, иначе это не переводчик, а незнамо кто. Стиль должен быть авторский. На практике, конечно, личность отпечаток накладывает, определенный почерк есть у каждого, но, боюсь, углядит его только профессионал. Были люди, которые имели очень характерный стиль вроде Сорокина, который очень любил все русифицировать, и с ним переводить было бы сложнее. Но здесь другая ситуация – мы все трое слушаемся автора. Мы очень послушные переводчики, так что не уверен, что получится угадать.
Все трое устроены примерно одинаково – педантично и лояльно по отношению к автору, и никто не хочет красоваться за его счет.
Ну и все-таки рука уже у всех набита, определенный профессионализм наработан.
Кстати, если и будет разница между кусками текста, то не по нашей вине, а по вине автора. У нее ведь книжки как устроены – сперва довольно длинное вступление, а потом начинается динамика. И это гораздо большая разница, чем можем внести мы.
Что касается того, что за этими переводами пристально следят, то я не сомневаюсь, что и нас разберут по косточкам и что будут недовольные – на всех не угодишь. Наверняка будут и наши ошибки. Но я лично еще с молодости решил, что я от этого не завишу – похвалят меня или поругают. Я сам примерно знаю, чего моя работа стоит.
Кроме этого, от нас не так много зависит – ты же не можешь покрасоваться, когда для этого нет никаких оснований. Наоборот, иногда твоя доблесть состоит в том, чтобы вообще ничего видно не было. Как пример – два моих перевода «Вся королевская рать» Уоррена и «1984» Оруэлла. В первом я еще мог как-то поиграть, а Оруэлл вообще никакого пространства для переводчика не оставляет, надо скрупулезно следовать за ним и ничего кроме.
— Кстати, одна из главных претензий к госпоже Литвиновой была в том, что она дописывала за автора, иногда чуть не предложениями…
— Ну, вот уже чего не делают эти трое людей – так это никогда ни за кого не дописывают. Есть авторы, которые так пишут, что иногда приходится отклониться, но это не тот случай, и вообще все трое изрядные буквоеды.
— Вы прочли предыдущие книги про Гарри Поттера?
— Конечно, как же можно без этого обойтись? Мне же постоянно приходится сверяться во время работы. Ну, например – бил он его в прошлый раз или ударил? По-английски это одинаково, поэтому тебе надо найти, что было по-русски, потому как позор, если ошибешься. Кстати, название одного овоща, которого на Травологии разводят, я так и не нашел, искал очень долго, но без толку. Может быть, он здесь впервые появился, в общем, пришлось мне самому этого «растопырника» переводить.
— Вы не читали русские переводы пятой книги (их как минимум три), которые уже появились в интернете?
— Нет, а зачем? Во-первых, я этого наелся. А во-вторых – посмотреть, чтобы хотя бы слово украсть – это не очень прилично. Хотя я вполне допускаю, что там могут быть замечательные находки, более успешные конструкции тех фраз, которые мне не очень удались.
— Это не первый ваш опыт перевода детской сказки, вы вместе с Бабковым переводили «Северное сияние» Пулмана. Есть какая-то специфика у детской литературы?
— Если бы это были книги для десятилеток, то, наверное, была бы. Но и книги Пулмана, и книга Ролинг довольно взрослые, это не детская, а подростковая литература. И это, кстати, очень удачно. Я бы, например, не взялся сейчас переводить книгу о 17–20-летних, потому что я просто от жаргона отстал. Изучать специально – ничего хорошего не будет, это должен быть твой язык. Поэтому я кое-что переводить не буду. Не буду XVIII век переводить, потому что замучаешься.
Не буду какого-нибудь Уэлша переводить – матерные ругательства я, естественно, знаю, но вот всю эту наркотическую культуру… Мне она совершенно не интересна.
А этот возраст ничего особого не предполагает, кроме того, что они стали говорить «вау» и «ауч». Жаргон и субкультура начинаются, когда люди хотят отсоединиться от старшего поколения, а у детей пока такой потребности нет.
— Вы пытались как-то ответить на вопрос – почему книги Ролинг вызвали такой бум, что в них такого затягивающего?
— Вообще это загадка. Бабков со своим приятелем пытались обсуждать эту проблему, закончили общим выводом – есть какие-то нелинейные процессы в читательском интересе. Нелинейный процесс – это когда на маленькое возмущение следует непропорционально большая реакция. Но это, конечно, не объяснение, это констатация. Для меня это все равно загадка. Наверное, все-таки реклама, приложенная ко всем достоинствам книжки, и, кстати, я не знаю, как долго эта книжка проживет. Я знаю, какие у этой книжки достоинства, но они все равно не могут объяснить этого колоссального успеха.
— А какие достоинства?
— Ну, во-первых, это хорошая сказка. Во-вторых, школьные дела, которые есть у всех детей и всем близки. К тому же волшебство, прибавленное к суженной и довольно дисциплинированной школьной жизни, позволяет фантазии выйти наружу. Конечно, борьба с врагом. Эта агрессивность, наверное, сидит в человеке изначально, и в молодых тоже. Так что это вполне архетипическая история. Ролинг нормально пишет диалог, он довольно выразительный, не перегружает книжку художественно, может очень быстро нарисовать запоминающийся образ, чего, кстати, часто не хватает высокохудожественной литературе, где героев просто представить не можешь. Это для детей очень важно. Но я сейчас все это говорю, но пропорции успеха оно не объясняет. Я знаю книжки с не меньшими достоинствами, но они такой популярностью не пользуются. Наверное, этот вопрос скорее к социологам. А нам надо успокоиться на том, что есть вещи труднообъяснимые или там слишком много параметров, которые мы не можем рационально схватить.
— Вы сейчас говорите как технарь – «нелинейный процесс», «параметры»… Насколько я знаю, вы все трое не гуманитарии, хотя и считаетесь одними из лучших российских переводчиков…
— Да, мы с Бабковым физики по образованию, а Мотылев – математик. Среди переводчиков очень много людей без профильного образования, вон Бошняк в Ленинграде, замечательный переводчик, тоже технарь. Но я думаю, это своеобразная гарантия того, что человек этого хотел – стать переводчиком, что это для него не просто так. Художественный перевод – это ведь совсем не денежная профессия, поэтому остаются только те, для кого это важно. На наши заработки прожить-то очень трудно, особенно когда ты не один.
Ну сколько нам платят – 60, пусть даже 80 долларов за авторский лист.
А сколько ты листов переведешь, если серьезно работать? Я при советской власти вообще лист в месяц переводил. Сейчас, конечно, с такой скоростью переводить просто нельзя, раза в три быстрее приходится работать, но это предел, и все равно не бог весть какие деньги.
— Но за «Поттера»-то нормально заплатили?
— Да. Они платят так, что на это можно жить. Цифр, извините, не скажу.
— Вам самому книжка понравилась?
— Сложный вопрос. Я все-таки, мягко говоря, немного старше обычного читателя «Гарри Поттера». Но тут вот какое дело. Должна быть эмоциональная связь с книгой, которую переводишь. Она тебя заражает – ты долгие месяцы много часов в день общаешься с одним и тем же человеком, причем постоянно пытаешься влезть в его шкуру и сказать так же, как он говорит. И это входит в тебя, мы как актеры – они начинены тем, что сыграли, мы – тем, что перевели. А иначе и быть не может, и если тебя эмоционально это не тронуло, это ни сыграть нельзя, ни перевести. Вернее, перевести можно, но это будет скучно, а самый плохой перевод – скучный, это хуже ляпов и ошибок. И я всегда чувствую – сделано это холодной рукой или человек был возбужден. Это не всем заметно, но я даже по конструкции фразы вижу – скучно было человеку. Мне не было скучно переводить эту книгу.
