Цивилизация
Проклиная себя за то, что не обладает фасеточным зрением, камера в режиме реального времени проходит по тридцати шести залам Эрмитажа. Восемьдесят семь минут двенадцать секунд экранного времени сняты единым кадром, чтобы объять необъятное — результат многочасовых репетиций, которые предшествовали «Русскому ковчегу» Александра Сокурова. Кинематографический трюк состоялся 23 декабря 2002 года — камера зафиксировала сцены из четырехсотлетней истории дворца, которые, следуя невидимым командам, представляют более восьмисот актеров и три оркестра. Оператор — Тильман Бютнер, снявший «Беги, Лола, беги» Тома Тыквера. Работу с Сокуровым он назвал «не только творчеством, но и спортом», сказав, что «так и не понял, как вынес эту физическую нагрузку».
Сокуров обозначает жанр фильма как «сон о русской истории» или «плавание» по ней. Соединенные спонтанной логикой в интерьерах дворца возникают фрагменты сцен, которые могли бы происходить или происходили в сиреневом тумане прошлого.
…Царица в панике удаляется в заснеженный сад. Принцесса опаздывает к чаю. Михаил Пиотровский беседует со своим отцом. Слепая дама-экскурсовод объясняет посетителю символику картин. И многое, многое другое.
Нам, зрителям, гидом служит сквозной персонаж, комментирующий тени истории и явь дворцовых интерьеров то с иронией, то с брезгливостью, то с высокопарным умилением. Он назвался французским дипломатом, практиковавшим в первой трети ХIХ столетия – образованный зритель найдет здесь отсыл к маркизу де Кюстину, автору труда по истории России.
В диалоге с маркизом находится таинственный голос за кадром – «голос автора», который владеет сакральным смыслом происходящего. Но не делегирует его зрителю, который должен сам… сам… сам… не маленький уже…
Однако запеленговать откровения не так-то просто – ведь перед нами сон, а все мы знаем, что логика сна доступна только самому сновидцу. Пересказом происшедшего в мире потусторонних подушек можно вывести из себя даже тех бодрствующих, которые сочувствуют спящим.
Те, кому известно творчество Сокурова (многими поклонниками трактуемого как «наше все»), догадываются, что он продолжает свои опыты по «гальванизации» потустороннего мира. Вот и фантомные обитатели Эрмитажа, на которых наталкиваются маркиз и «голос», оживают лишь на те несколько минут, в течение которых мимо них проплывает камера. Говоря высоким слогом, они как бы материализуются из праха истории. Создается впечатление, что Сокуров «шел в комнату – попал в другую»: мнилось взрыхлить мощные культурные пласты, а вышли салонные «живые картины», поверхностные и декоративные.
В них нет чувств, эмоций, ощущений, отношений – между собой и своим временем. Нет того, что делает историю полноценной. Есть парад и демонстрация трудящихся истории.
Но имейте в виду, что автор, следуя своей давней традиции, опять внушает аудитории, что сирые духом недостойны его замысла. Когда некоторые отчаянные смельчаки пытались кое-что прояснить для себя на пресс-конференции после показа фильма в Каннах, Александр Николаевич отвечал заклинаниями: «На экране Веласкес, Рембрандт — что еще вам надо...» — и тяжело вздыхал, сетуя на духовную нищету журналистов. К категории истинного чуда относится сокуровское умение убеждать себя и других в том, что банальности обладают колоссальной энергией.
Однако будем реалистами – фильм победно шествует по фестивальным экранам. Вышел в прокат и Америке, собрав уже больше $1,5 млн, и в Европе – так же успешно. Иной западный критик ставит «Русский ковчег» в ряд с «Властелином колец» — и отчасти прав, потому что его аудитория получила еще один образец визуального трюкачества. В некотором смысле это то, что нужно – то, что работает на будущее большого кино: цирк зажигает огни. Новейшие технологии электронной обработки изображения плюс рекламный клип об истории матушки-России. Минус невнятица о тамошней душе – впрочем, ее можно считать плюсом, поскольку душа загадочная. Российской аудитории минусовать придется значительно больше.
Прогуляться с Сокуровым по Эрмитажу можно в «Киноцентре» с 19 апреля.
