Цивилизация
Ридли — американский прозаик, сценарист и продюсер. Новозеландок сестер Кэмпион прославил фильм «Пианино» (Джейн Кэмпион была режиссером, а в основе ее сценария лежал роман обеих сестер). Парижанин Бегбедер (Beigbeder) в 1990-х выпустил четыре романа. Самый зрелый, «99 франков» (2000) вышел в серии «За иллюминатором» в июле. В рейтингах продаж московских магазинов эта книга сейчас догоняет Мураками и Зюскинда.
«Экономическая география» трех книг так же пестра, как «физическая».
«...Голливуд. Грязь, копоть, пробки. Бездомные. Это то, что сразу бросается в глаза. А так — гоняющие на тачках мексиканцы, наркоты, вырубившиеся прямо на улице — то ли вырубившиеся, то ли мертвые, и пестрые стайки городской шпаны. Попадаются, конечно, и киностудии». Это Ридли. Какого дьявола «проклятый поэт», принц альтернативного рока двадцати пяти лет режется сам с собой в русскую рулетку? Реальная боль в простреленной ступне его отрезвляет, но поздно. Он хотел умереть «не как все», вот и захлебнется навозом, оставленным садовниками под балконом виллы. Студийная запись его последней песни попадет к сценаристу-неудачнику, продавцу супермаркета. За тем погонится рекламный агент погибшего. И мафия. Все — сверстники. Все — стопроцентные юзеры возможностей рождения в приличной семье, «нестандартного финансирования», убойной силы оружия.
Пользователи живут в ритме триллера. Его облезлые выгородки — бензоколонки, фаст-фуды, ночные улицы, грязные номера мотелей Калифорнии и Невады. Официантка-иммигрантка, единственный сильный и разумный человек в этом мультикультурном тире с анимацией до последнего живого посетителя, кричит: «...Не смей думать, что все просто. ...Если тебя ждет смерть — а ты знаешь, она нас всех ждет, — найди, за что умереть». Но в мире юзеров Джона Ридли целей и ценностей нет. Даже в деньги здесь верят, потому что папа учил. И апокалиптический голос погибшего лидера группы «Воля инстинкта» пойдет прахом. «А в итоге никто не получил ни наркотиков, ни денег, ни кассеты, ни девушки — все были убиты».
Герои сестер Кэмпион — австралийцы среднего класса, владельцы тучных овечек и товарного стада страусов эму. Но ветхозаветную идиллию взрывает ветхозаветная беда — бунт блудной дочери Рут, ее бегство в Индию, к стопам гуру Читаатма Баба. Рут страдает от бездуховности всего сущего не менее напряженно, чем рокер у Ридли. И ведет затяжную дуэль с психотерапевтом, которого бедняги родители выписали из Нью-Йорка. Профессор понимает причины бегства: «Все дело в банальности и легкости. Проголодался — залезь в холодильник; стало скучно — прошвырнись по магазинам... Типовой прейскурант развлечений, в котором нет пищи для ума. Веселье... создает иллюзию, что что-то происходит ...Мы живем в эпоху Кали-юги, в железный век раздоров и тупого потребительства».
Он возвращается в Нью-Йорк. Она — в Джайпур, к чужим тропическим садам и чужой нищете, щекочущей нервы выразительностью. Эпоха Кали-юги позволяет смотреть экзотический триллер «третьего мира» вживую, но не влезая в кадр. Что думают об этом хождении в народ авторы — не совсем ясно.
Роман Бегбедера «Каникулы в коме» тоже полон острого недовольства городом и миром. Полон и того бредового, саркастического Петрушечьего смеха, который составил шарм «99 франков». «Кома» сильно послабее, но и написана шестью годами раньше. Автору в ее эпоху было 29 лет. Герою — 27. «Хроникер-ноктюрнист, редактор-концептуалист, журналист-литератор — у всех профессий Марка составные названия. Он не желает ничему отдаться целиком — ведь тогда пришлось бы выбирать».
Проза производственная. В качестве гостя (и хроникера-ноктюрниста тоже) Марк идет на открытие самого продвинутого ночного клуба Парижа. «Нужники» (их прототип, знаменитый парижский клуб «Ванна-душ» приезжал недавно в Москву с гастролями) устроены в виде гигантского унитаза. Кульминацией вечеринки будет спуск пены. Званы Жак Деррида, Тьерри Мюглер, Даниэль Кон-Бендит, Луиза Чикконе, Жан-Батист Гренуй (кстати, о Зюскинде), Борис Ельцин, барон и баронесса Труффальдино, дизайнеры, телеведущие, «лица» сериалов, меценаты, журналисты-литераторы, девушки, припудривающие носик снаружи и изнутри... В общем, сплошной V.I.P. Правит бал диджей, сочетающий в ремиксах речи маршала Петэна, записи «черных ящиков» авиакатастроф, концерты Паваротти, беседы Маргерит Дюрас с Годаром, этно и техно... «Мы ведь все равно всегда делегируем кому-то власть, так почему бы не диджеям?»
Ельцин во фраке напрокат имеет вид сельского старосты. Руку цвету Европы тянет первым, сложив лодочкой. Марк спешит ее пожать из чисто человеческой жалости (интересно, хроникер-ноктюрнист писал с натуры?). Впрочем, и цвет Европы грешит против бонтона. «...Ноги бьют в пол, серьги качаются в такт музыке, бедра переливаются всеми цветами радуги, лучи ультрафиолета заставляют светиться белки твоих глаз и — вот, блин, незадача! — твою перхоть!.. Мотай шевелюрой, виляй ягодицами — это карнавал ряженых, ярмарка гермафродитов!»
Перебив витрины у Вандомской площади, пополнив заодно коллекцию галстуков, спустив пару пивных бутылок на крыши роллс-ройсов, почетные гости «Нужников» лезут на крышу церкви Мадлен по плакату «Город Париж реставрирует свое историческое наследие». Бегбедер — умный писатель и француз до мозга костей. «Нужники» вырыты примерно там, где хоронили гильотинированных — и Шенье, и Лавуазье, и Дантона, и Робеспьера.
На рассвете Марк, трубадур раскрутки, пишет за четверть часа глянцевый репортаж о «постмодернистской обстановке гигантских сантехнических изделий», вкрапляя имена тех, кого ненавидел ночью. И весь яростный роман начинает казаться расширенной формой этого репортажа.
