Цивилизация
— Как вы узнали, что ваша семья в числе заложников?
— Мне позвонила вечером жена (Маргарита Дубина. – «Газета.Ru») и сказала: «Мы идем на мюзикл». Я спросил «На «42-й квартал»?» — «Нет, — ответила она, — на «Норд-Ост». И голос при этом такой веселый. Я говорю: «Что ты такая довольная?». Она и говорит: «А потому, что мы все идем, втроем». Это действительно бывает редко, Кира (дочь) живет в Москве, редко встречаемся всей семьей, и тут они все втроем идут в театр. Звонок от Маргариты был примерно в половине седьмого по Москве. У меня был семинар – я вернулся с него в половине одиннадцатого по московскому, и тут увидел по телевизору заставку «Норд-Ост». И меня, как это говорят по-русски – обухом по голове ударило.
— Когда вы прилетели?
— Я прилетел первым же пятичасовым утренним самолетом. Как только прилетел – сразу туда. Как только попал за оцепление, меня зарегистрировали как родственника и сразу повели к следователю. Около двух часов меня допрашивали. Больше всего следователя интересовало, как я узнал, что они там. Самое неприятное – надо было рассказать в том числе об их приметах, и это меня очень расстроило. Была же информация, что могут взорвать… Я сказал: «Давайте я не буду этого говорить?». А он меня успокаивал: «Не плачьте Борислав Александрович, соберитесь. Я думаю, что все будет нормально. А на всякий случай скажите приметы».
— Что было внутри этого центра? Известно, что журналистов туда не пускали.
— Я думаю, было принято правильное решение о том, чтобы журналистов не допускать. Вообще первые часы были очень тяжелыми, журналистов было очень много за оцеплением. Те, кто очень хотел как-то проявиться – у людей же разные возникают желания в этой ситуации, – они выходили за оцепление и давали там интервью, то есть сами проявляли какую-то инициативу. А основная масса находилась в этом реабилитационном центре. Это было простое профтехучилище, которое было в течение нескольких часов переоборудовано. В спортивном зале и столовой поставили стулья и столы, еще через пару часов, уже днем, в некоторые аудитории принесли матрасы, а к вечеру в те же аудитории уже принесли кровати. Подушки были, и можно было сесть на стул, положить голову на стол – на подушку — и заснуть. Но в основном все или ходили по коридорам – те, кто не мог сидеть — или стояли в спортивном зале. Были включены три телевизора, по которым шла трансляция. Вся информация, которая приходила прямо из зала, сразу передавалась из уст в уста. Через некоторое время, когда сформировали уже реальный штаб из «родителей» – я их так называю, стали нам давать информацию и из оперативного штаба. Штаб находился рядом с нами. Нас туда не пускали, но там постоянно дежурил посол Латвии, и он мне рассказывал, как обстоят дела.
— В здании находились медики, психологи?
— Когда я пришел, там уже было развернут медпункт, где в одном помещении сидело три бригады – одна «скорой помощи» и две – стационарные. По три человека в каждой бригаде. Красный Крест развернулся прямо в зале. А на помещении напротив было написано «психологи», и по желанию можно было пойти к ним. Кроме того, в самом зале в трех местах было повешено объявление «Психологическая служба», и ребята грамотные – кто с бейджом «психолог», а кто без бейджа – ходили все время по залу, смотрели и, если что, подходили, успокаивали. То есть и любой родственник мог обратиться за помощью к психологам, и они, если видели необходимость, сами подходили.
Мне надо было срочно позвонить, городские телефоны бесплатные были установлены, но мне нужен был международный звонок. Я подошел к одному курсанту и спросил, где можно на межгород позвонить. В ответ он мне протянул свою карточку – на 57 секунд, говоря так спокойно: «Ничего, ничего». Смотрю я – что-то он как-то мягко со мной разговаривает. Я говорю: «А у вас какая тут функция, тут же все в порядке, зачем тут военные?». Он сказал, что он социальный психолог из военно-медицинской академии, 3-й или 4-й курс. Так что и молодые студенты помогали, и опытные психологи и психотерапевты.
— Сколько людей было всего в центре?
— По моим прикидкам, всего там было человек 700. Большая часть людей не уходила. Кто-то говорит, что 1000. Каждый человек подходил и заявлял – у меня в зале такие-то. Их записывали, потом вывешивались списки. Путем регистрации было определено количество человек в зале. В списках их было более 700 человек. Кто занимался регистрацией – сложно было понять. То ли это были добровольцы, то ли представители мэрии Москвы.
— А чем вы питались?
— Уже через несколько часов нам начали возить «гуманитарную помощь», а вскоре открылась столовая ПТУ. Стоял стол — человек на 30, но очереди не было. Кормили хорошо, качественно, по-простому. Гречка с сосиской, геркулесовая каша и бутерброды с колбасой и с сыром. Стояло 10–15 чайников во всех местах, и стояли женщины, которые беспрерывно наливали, наливали, наливали… Очень по-доброму друг к другу относились, как на войне. Нам выдали пропуска – условные бумажки, на которых стояла печать ПТУ и номер твоего родственника, находящегося в зале, соответствующий номеру в списке. Поэтому мы могли спокойно ходить и выходить за оцепление.
— Были ли у вас какие-то привилегии, как у иностранца?
— Я особенно не выпендривался, что я иностранец, но у меня была постоянная связь, нашей семьей постоянно занимались сотрудники посольства. Человека четыре из посольства постоянно дежурили, что-то делали для нас. Мне посол сказал звонить каждую минуту, и когда какие-либо возникали ситуации, я имел последнюю информацию. Ко мне люди обращались, потому что они слышали, что я получаю информацию, опережающую приходящую в зал.
— Как вы искали свою жену и детей после штурма?
— Кира – дочь моя – позвонила сама, за ней в больницу сразу приехал консул, и она по большому счету сбежала из-под капельницы. Саша попал в ФСБ, так как его приняли за террориста (об этом сам Саша Зельцерман подробно рассказал «Газете.Ru»). Когда он смог позвонить – мы за ним с консулом сразу поехали. А по поводу Маргариты Львовны (жена Борислава) – только в середине дня к нам попала информация о том, что она в 13-й больнице. Когда мы подъехали туда, нам сказали, что сейчас всех только привезли и идет регистрация. Поэтому никто не знает, кто там, а пускать никого не будут. Я все это время был с консулом. Вдруг нам позвонил вице-консул, который все разузнал, и сказал, что в Пироговской больнице находится женщина, похожая на мою жену. Мы поехали в Пироговку. Майор на входе нас не пускал. Но вице-консул как-то подсуетился, и мы прошли. По бушлатам, которые были оставлены у входа я видел, что в больнице находились полковники и подполковники. Человек пять офицеров. Но все они были в халатах, поэтому точно сказать не могу. Я был и в реанимации, и в морге. Женщин видел, видел в каком они состоянии, но, слава Богу, там мамы не было, мы опять поехали в 13-ю.
— Все-таки она оказалась в 13-той больнице?
— Нет. Там был тот же бардак, что все видели по телевизору, – никого не пускали. Но через час посол начал звонить по каким-то своим каналам, и вице-консул прорвался – нам сказали ее точное местонахождения. Тогда я успокоился. В кардиологическую больницу нас не пустили. Мы сидели в посольстве, ждали, но уже знали, что в списке она есть. Нам сказали, что она в сознании. Как потом выяснилось, она осталась без ничего – босая, без пиджака с документами и без юбки. В больнице с нее сняли все.
— Но сейчас-то уже все отдали?
— Пока нам ничего не отдали. В больнице этого не нашлось – она ходила разбирала вещи – не нашла. Утром она позвонила и сказала: «Я хочу вас видеть». Мы решили — надо забирать. Ее можно было уже забрать по состоянию здоровья, но из больницы никто ее не выпускал. Забирать, оказывается, было нельзя без специальной санкции прокурора. Потом стало ясно, что ей нужно было еще дать «интервью» следователю. С часу до четырех – три часа она беседовала со следователем. Вся семья через это прошла, только Кира каким-то образом «проскочила».
