Во время относительного затишья картинка, созданная телевидением, отодвигает чеченскую проблему на периферию общественных интересов. Тогда кажется, что все, особенно обеспеченные и образованные, согласны продолжать военные операции. Но после очередной крупной атаки боевиков картинка рассыпается и проступает ощущение тупика. Как воспринимают россияне чеченскую проблему накануне выборов президента Чеченской республики, «Газета.Ru» обсуждает с заведующим отделом социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады Львом Гудковым.

— С апреля заметно выросло число тех, кто считает, что в Чечне нужно вести переговоры, а не продолжать военные действия. С чем это связано?

— Тут нет ничего нового. Устойчивое соотношение сторонников военных действий и сторонников мирных переговоров составляет примерно 1 к 2. Это соотношение сохраняется на протяжении всех последних лет начиная с весны 2000 года, когда стало ясно, что блицкриг не получится, война зашла в тупик и перешла в фазу партизанской. Последние августовские данные немного отличаются, там 68% выступают за начало переговоров и 21% — за продолжение военных действий. То есть почти 3 к 1.

Ситуация в целом массовым сознанием воспринимается как абсолютно тупиковая, просвета нет. Хотя общественное мнение уже давно склоняется к прекращению военных действий, но повлиять на руководство оно никак не может.

Данные июльского опроса дают более развернутую картину представлений. 42% опрошенных выступают за вывод войск с территории Чечни, 31% — за продолжение боевых действий, причем 27% — за более активный и жесткий ход операций. 8% — за то, чтобы начать переговоры, не приостанавливая военные действия. В целом с тем, чтобы прекратить войну, включая тех, кто считает возможным предоставить независимость Чечне, с охотой или без охоты готовы согласиться 60%.

Эти соотношения очень устойчивы. Они меняются, только если происходит обострение — крупный теракт или бой с большими людскими потерями.

Тогда возрастает число сторонников более жесткой линии. Главное отношение здесь — это тревога в связи с большими потерями. Не сочувствие чеченцам или мирному населению, не какие-то гуманистические соображения, а тревога из-за больших потерь федеральных войск, чувство жалости к погибшим и их родителям — вот что определяет общественные настроения и мнение о происходящем в Чечне.

— Последний год идет активная информационная кампания по вписыванию Чечни в контекст мирной жизни. Как сказалась она на настроениях граждан России?

— Кампания, скорее, провалилась. Сразу после выборов президента на недолгий период возникло ощущение, что там что-то стабилизируется, а потом оно исчезло. Доминирует мнение, что война продолжается. Если брать августовские данные, то 67% считают, что продолжается война, и только 25% — что там налаживается мирная жизнь.

Официальная пропаганда особого успеха не имеет, но поскольку других источников информации нет, то само отношение к происходящему в регионе консервируется как диффузное недоверие к информации оттуда.

Столь же устойчиво понимание того, что там ничего принципиального в ближайшее время не произойдет.

— Ответы на вопрос о том, с кем нужно вести переговоры, показывают, что определенного мнения о субъекте переговоров нет...

— Это результат официальной цензуры и прессинга общественного мнения, направленного на утверждение мысли, что вести переговоры с Масхадовым и более умеренными группами нельзя и можно иметь дело только с теми, кто представляет собой «законный» порядок, — с кадыровцами. Самая большая часть — 34% — за то, чтобы вести переговоры только с промосковскими чеченцами. Но одновременно есть довольно большая доля тех, кто считает, что нужно вести переговоры и с теми, кто воюет, — 26% (14% допускают переговоры с боевиками и 12% — с умеренными, такими, как Масхадов). 26% — это очень много. Это те, кто считает, что другого выхода, кроме как начать мирные переговоры, нет и что не имеет смысла разговаривать только с теми, кто и так занимает промосковскую позицию. Тут логический ход такой же, как в Израиле: бессмысленно говорить с союзниками, надо говорить с теми, кто реально противостоит. В нашем случае, может, в смутном виде, но видна та же самая мысль.

— Как влияет на восприятие Чечни проходящая кампания по выборам президента?

— Отношение зависит от того, какой степени информационной изоляции удается достичь. Если вообще никакие сообщения о действиях боевиков не будут поступать, то это окажет влияние на какую-то часть населения, готовую признать, что наступила стабилизация. Но это до поры до времени.

В случае возникновения очередной экстраординарной ситуации довольно быстро разваливается картинка, созданная федеральными каналами, и проступают довольно устойчивые пессимистические представления, что идет война, и война тупиковая.

— А какое место в целом занимает чеченский вопрос в иерархии того, что тревожит россиян, и какая здесь наблюдается динамика?

— Это похоже на маятник настроений. В списке самых острых и беспокоящих проблем российского населения на первом месте очень устойчиво стоят проблемы роста цен, бедности, социального обеспечения, ухудшение системы здравоохранения и т. п. «Чечня» обычно стоит на 6–8-м месте. Но в случае обострения ситуации «война в Чечне» поднимается на более высокое место, хотя первых трех мест во время второй кампании эта проблема никогда не занимала.

В первую войну она была на 2–3-м месте. Первая чеченская война шла в совершенно другом информационном поле. Были представлены разные точки зрения, позиции разных участников, а потому сама складывающаяся картина событий и их причин была более многообразной. Соответственно, общественное мнение было сильнее обеспокоено этим. Ход войны воспринимался крайне негативно. Основное требование к властям было немедленное ее прекращение. И заключение договора, перемирие очень мощно поддерживалось общественным мнением. Вторая война происходит в условиях информационной блокады. Соответственно, проблемная тема подавлена, загнана на задний двор публичного пространства.

Мы десять лет живем в ситуации внутренней войны, и это перестало уже кого-то волновать. Но за эти десять лет через Чечню прошло больше миллиона человек, молодых мужчин, и их травматический опыт насилия сказывается на самочувствии общества.

Он не артикулирован, но тема эта все время присутствует. Особенно явно она присутствует у социально слабых.

Как ни странно, проблематикой Чечни больше всего озабочена не наша элита, образованные люди с широким интеллектуальным кругозором, а слабые — те, кто ждет помощи от государства.

Они считают, что, чем воевать, лучше направить деньги на помощь пенсионерам, инвалидам, бедным. Вторая группа — это матери сыновей школьного и призывного возраста.

~А образованная часть настроена агрессивно и довольно националистично. Поддерживая Путина, поддерживая идею сильной власти, эти люди настроены решительно и в отношении Чечни. Эта ситуация полярная по отношению к первой войне. Сейчас за войну выступают молодые мужчины с подростковым комплексом — опора Жириновского и «Родины». Они считают, что «не нужно никаких переговоров», «надо давить». Обеспеченные и образованные придерживаются пропутинской политики и считают, что проблему Чечни можно решить только силовым способом. Лучше опираться на промосковские чеченские группы. Но чем старше люди, чем меньше они образованны и защищены социально, тем пессимистичнее они воспринимают такую ситуацию. Они полагают, что война — дело гиблое и силовым образом проблему не решить.

Таким образом, можно сказать, что силовую политику чаще поддерживают правые — СПС, отчасти жириновцы, родинцы и прочие. Коммунисты же настроены гораздо менее агрессивно, поскольку это пожилой и сравнительно бедный электорат.

То есть ситуация прямо противоположна первой войне. Тогда реформистски настроенная элита относилась с очень большим возмущением к самой войне и к ее инициаторам. Здесь примерно такая же ситуация, что и в распределении ксенофобии. Если в начале 90-х годов основными носителями ксенофобских настроений были низкообразованные периферийные слои, а те, кто голосовал за «Демвыбор», были наиболее толерантной, не националистически настроенной группой, сегодня ситуация прямо обратная. Правые и «яблочники» дают наивысшие показатели этнической нетерпимости, национальных фобий, даже выше, чем рогозинцы или жириновцы.

Беседовал Евгений Натаров